Как-то азербайджанский поэт и просветитель Сеид Азим Ширвани (1835-1888) в глубокой задумчивости шел по узким средневековым улочкам Шемахи. Еще совсем недавно оживленный город, по-восточному шумный, многолюдный и разноголосый, теперь казался вымершим или пораженным неведомой болезнью.

Упадок Шемахи начался сразу, как только все канцелярии и правительственные учреждения были переведены из нее в Баку. Вслед за чиновниками в Баку перебрались богатые купцы и ростовщики со своими магазинами, банками, конторами, наиболее честолюбивые священники и другие лица духовного сословия. Город Шемаха опустел и затих. Лишь престарелые муэдзины в часы намаза гортанными голосами нарушали его сонную провинциальную тишину.

Сеиду Азиму казалось, что эта тишина затягивает его, как болото, как зыбучие пески, в черную, лишенную воздуха и потому не пригодную для дыхания и жизни глубину. Надо было что-то делать. Надо было пробудить родной и до боли близкий город от колдовского оцепенения, от этого погребения заживо.

«Нужна школа нового типа! Трудно ожидать гражданских свершений от человека, получившего образование в моллахане, душная атмосфера которой подавляет в ученике все его добрые наклонности, способности и стремления. Что могут дать растущему человеку невежественные муллы, кроме как наградить его собственной ленью, косностью души, нравственными пороками?» — эта мысль все чаще посещала Ширвани.

Прошло несколько месяцев, и известие об открытии новой школы разнеслось по домам шемахинцев. Муллы, седобородые старцы, совершившие паломничество в Мекку и потому считавшие себя самими мудрыми и непогрешимыми, с возгласами «о, горе!» убеждали сограждан, что каждый, кто отдаст своего ребенка в эту школу, собственноручно выписывает себе путевку в ад.

Хотя смельчаков, решившихся идти наперекор фанатической косности и прямым угрозам, нашлось немного, школа Сеида Азима Ширвани открылась, и занятия в ней повелись очень серьезно. Уроженец Шемахи, Сеид Азим Ширвани получил духовное образование в Багдаде и Дамаске. Но очень скоро, осознав реакционность мусульманских доктрин, он сделался одним из их яростных противников. Он вернулся на родину, стал писателем, начал учить русский язык. Закономерным итогом его духовной эволюции явилась школа, где русский язык преподавался наряду с азербайджанским как один из главных обязательных предметов.

Среди первых учеников школы внимание Сеида Азима привлек невысокий мальчик с худым лицом и большими, почти немигающими глазами. Алекпер — так звали мальчика — перешел в новую школу из моллаханы. Он был сыном многодетного Мешади Зейналабдина — владельца маленькой лавочки. Трудолюбивый и смышленый, Алекпер не сводил с учителя восхищенного взгляда, на лету ловил каждое сказанное им слово. Сеид Азим дал удивительному ученику ласковое имя — Подсолнушек. Рассказывая урок, он мысленно обращался к Подсолнушку, задавал ему вопросы, интересовался его мнением, а в перерывах между занятиями нередко беседовал с ним на равных — как со взрослым.

Однажды, войдя в класс, Сеид Азим не увидел Алекпера. На следующий день Подсолнушек опять не пришел на занятия. И тогда учитель отправился в лавку Зейналабдина, чтобы выяснить, в чем дело. Еще не доходя до лавки, он увидел бегущего навстречу мальчугана.

По лицу Подсолнушка катились слезы: «Учитель, меня не пускают в школу!»

Подоспевший Мешади грубо схватил сына за руку и закричал, чтобы тот шел торговать в лавку. А сам достал из кармана мятую тетрадь и протянул учителю: «У других дети как дети. А мой, взгляни, чем занимается!»

Сеид Азим взял тетрадь и углубился в чтение. Лавочник ждал, что сейчас учитель разразится бранью, но, к его удивлению, Сеид Азим улыбался. Закончив читать, учитель позвал Алекпера и, наклонившись к нему, поцеловал в большие круглые глаза. Мешади смотрел на седую, вызывающую уважение бороду учителя, на его высокую бухарскую папаху и ничего не понимал.

Сеид Азим Ширвани сказал: «Ты должен гордиться, что твой сын так талантлив. Послушай, что он пишет:

В месяце рамазане я начал пост,
Мой взгляд постоянно тянется к казану.
А молла бьет меня за то, что я пишу.»

Оказалось, во время учебы в моллахане Алекпера избили только за то, что мальчик писал. Ведь в первом классе моллаханы дети не имеют права писать: они должны лишь слушать и повторять, что скажет мулла-учитель. Стихотворение восьмилетнего Алекпера о том, как его побил мулла во время поста-рамазана, было первой пробой пера будущего великого азербайджанского поэта Мирзы Алекпера Сабира Таирзаде (1862—1911).

Талант Сабира едва ли раскрылся бы с такой полнотой и силой, если бы в детстве его учителем не был Сеид Азим Ширвани, чьи грациозные и лиричные газели и беспощадно острые сатиры отразили благотворное влияние демократического просветительства М.Ф. Ахундова, лирики Физули и М.П.Вагифа, обличительной поэзии Касумбека Закира.

Начавший писать в традициях своего учителя, Сабир после революции 1905 года,  решительнее и смелее овладевал не только новым, рождавшимся самою жизнью общественным содержанием, но и соответствующими этому содержанию поэтическими формами. В детскую литературу Сабир пришел уже будучи известным поэтом-сатириком.

Редактор выходившего в начале XX века детского журнала «Дебистан» А.Джафарзаде вспоминал, как Сабир зашел к ним в редакцию в 1906 году. Они долго говорили о воспитании молодежи, о роли национальной периодической печати. Джафарзаде посетовал, что известные писатели почему-то не пишут для детей, журнал нередко заполняется художественно слабыми произведениями посредственных авторов или педагогов. Эти слова серьезно задели Сабира. Он тут же взял со стола лист бумаги и написал стихотворение «Школьная песенка». Джафарзаде в тот же день отправил стихи в типографию, и они были напечатаны в очередном номере журнала.

«Школьная песенка» — не лучшее поэтическое произведение Сабира для детей. И даже не самое первое его обращение к детской тематике. Однако именно эти стихи знаменуют начало поворота поэта к детской литературе. С этого дня и до конца жизни детская литература становится для Сабира делом первостепенной важности, одной из главных ипостасей его творчества.

В ряде стихотворений Сабир обращался сразу по двум адресам — к детям и к их молодым родителям. Доверяя их уму и чувству юмора, он выражал свои мысли способом, напоминающим математическое «доказательство от противного».

Так, в стихотворении «Наступит день, когда аллах тебе дитя подарит» он советует тотчас при рождении показать ребенка колдуну, чтобы тот помог уберечь его от дурного глаза. Если ребенок заболеет, ни в коем случае нельзя обращаться к врачу — только к знахарю. Когда дитя плачет, не следует выяснять истинную причину его горя; достаточно обругать мать ребенка. Отправлять сына или дочь в школу — сущее безумие. Надо обучить их двум-трем плохим привычкам — остальное они узнают сами. Что касается воспитания мальчиков, то из них должны вырасти настоящие мужчины. А для этого их нужно научить играть в гумар (азартную игру в карты). Если подросшего сына арестуют за уголовные преступления, лучше продать все, что имеешь, лишь бы любой ценой вызволить свое ненаглядное дитя из беды.

Подобные иронические мысли Сабир развивает и в стихотворении «Не знаю, что нашел в ученье наш ребенок». Оно написано от лица обывателя-мусульманина, который страдает от того, что его сын тянется к знанию. От чтения чепухи, которую печатают газеты и журналы, мальчик похудел. У него помутился разум. Чтобы вернуть его на истинный путь, надо сочинить для него молитву. Как хотелось отцу, чтобы его сынок был похож на него! Стал бы сильным и разбоем добыл себе богатство. А этот выродок ие захотел разбойничать и полез в науку, от учения даже пожелтел, в чем только душа держится.

В сатире «Не шевелись, дитя, не проснись от спячки» поэт говорит с теми, кто и после набатных дней Декабрьского восстания 1905 года спит как мертвый: «Ах, открыв глаза, кругом лишь беду увидишь ты, У народа скорбь одну и нужду увидишь ты, Горя, зла, страданий, мук череду увидишь ты, Под подушку головой! В эти дни ты не проснись! Баю-бай, малыш, бай-бай, Так ты все проспишь, бай-бай…»

Стихотворение Сабира «Обучение наукам» было написано по мотивам известной газели Физули. Когда-то Физули называл любовь «афати-джан», врагом тела. В ритме и размере газели Физули Сабир писал о науке, которая тоже «враг тела». Иронически советуя ни в коем случае не изучать наук, а все силы и внимание отдать любви, соловьям и цветкам, поэт выступает одновременно и против сторонников «искусства для искусства», апологетов «чистой», внесоциальной поэзии, против мусульманского обскурантизма.

Сходные мысли Сабир развивал также в стихотворении «Отцовские наставления». Отец рекомендует сыну не увлекаться попусту наукой. В городе и так тесно от ученых людей, и все они — сумасшедшие. От учения у человека портится здоровье и настроение, свет меркнет в очах. И в университете учиться ничуть не веселее, чем в школе. Что толку научиться, как попугай, повторять мудреные слова «социализм» и «демократия»! Пройдохи, говорящие эти слова, делают людей несчастными. Пастухи начинают сравнивать себя с беками. Они настолько глупеют, что насмехаются над шахом и визирями, сомневаются в святости святых. В заключение «наставлений» отец умоляет сына бросить школу и стать грабителем. Только награбив богатства, можно увидеть настоящую жизнь, быть уважаемым человеком.

Значение «педагогических» сатир Сабира для современников можно вполне оценить, лишь рассматривая их в связи с борьбой, которую вела в то время передовая общественность Азербайджана за реформу образования против засилья духовенства.

В авангарде этой борьбы был выходивший с апреля 1906 года сатирический иллюстрированный еженедельник «Молла Насреддин», основанный и редактируемый известным прозаиком Джалилом Мамедкулизаде. Сатирическое стихотворение Сабира «Наступит день, когда аллах тебе дитя подарит» было опубликовано в 8-м (майском) номере «Моллы Насреддина» за 1906 год рядом с фельетоном Дж. Мамедкулизаде «Почему я сбежал с урока».

В фельетоне, в частности, говорилось: «Про другие народы не знаю, но нет на земле такого мусульманина-азербайджанца, который не сбегал бы с урока. Прежде мы уже говорили, что тот, кто сбегает с уроков, будет ученым. И те же слова повторяем вновь: первая и последняя причина того, что мусульмане — ученые, в том, что они сбегают с уроков. Короче, кто с урока не сбегает — тот не мусульманин!»

На действенность подобных выступлений указывал тот факт, что сразу по публикации стихов «Наступит день…» и «Не знаю, что нашел в ученье наш ребенок» правая буржуазная азербайджанская газета «Хаят» («Жизнь») разразилась раздраженной филиппикой в стихах и прозе, сам заголовок которой «Гёп-гёп» («Трепотня») красноречиво говорил за себя. Сабир не оставил этот выпад без внимания и в ближайшем номере «Моллы Насреддина» опубликовал иронический стихотворный «Ответ на трепотню Хаят».

Подобно многим тогдашним демократически настроенным азербайджанским интеллигентам, которые стремились отдать свои знания народу, Сабир ряд лет учительствовал в школе поселка Балаханы на окраине Баку. Однако появление в его творчестве произведений, связанных с судьбами детей, с проблемами школьного и семейного воспитания и образования, объясняется не только этим фактом. Сабир был Учителем в широком смысле слова. Его «классом» был весь азербайджанский народ, более того — весь тогдашний Восток. Обращенная к темным, забитым, полуграмотным миллионам бедняков проповедь Сабира имела целью развенчать в их глазах реакционные исламские догмы, расшатать устои, обрекающие целые поколения на духовный застой и физическое прозябание.

В стихотворении «Ай да умник!» сатирический персонаж — человек старых взглядов — чуть не с пеной у рта обличает родителей, отправляющих своих чад в светские школы. Он гневно клеймит увлечение газетной писаниной. Особенно возмущает его грамотная молодежь. Эти парни постригли головы и выбрили лица. Их нельзя считать за людей, ведь даже кровь не течет в их жилах. Пусть они даже говорят правду — им нельзя верить.

В 1908 году был закрыт прогрессивный детский журнал «Дебистан». А ведь он приходил к тысячам детей два раза в неделю. В качестве приложения к журналу выходил также «Листок для родителей» — ценное издание по домашнему воспитанию. Закрытие журнала Сабир сравнивал с налетевшим осенним ветром, который погубил цветник. Он писал, что каменные сердца фанатиков и мракобесов могут теперь ликовать: их мечты сбываются.

Значительная часть произведений Сабира относится к жанру бахри-тавил — ритмическая и рифмованная проза, как бы повторяющая мелодию, исполняемую на барабане — нагара.

В бахри-тавиле «О судьба, как ты жестока!» юная героиня жалуется: «О судьба моя, ты злая, что за дни пришли, не знаю, то и дело я стенаю, не живу — в огне сгораю, без конца в слезах, без краю, сердце кровью обливаю, а сильней претерпеваю, чем от горестей и бед, от журналов и газет, где писаки — хуже нет! Узнаю гяуров след! У меня во цвете лет отнимают солнца свет, смело пишут всякий бред, ужасая весь ислам, призывая здесь и там, в каждом городе, селенье не забыть о просвещенье: школы девочкам открыть, чтоб малютки во всю прыть мчались в классы по утрам, получали пользу там…»

Здесь поэт использует свой излюбленный прием «доказательства от противного», тем более действенный на Востоке, что он представляет своего рода пародию на традиционную назидательную, «прямую» поэзию. Подобным «антипоучением» является, по сути, и бахри-тавил «Дорогой потомок мой», герой которого, глава почтенного мусульманского семейства, убеждает своего отпрыска ни в коем случае не учиться ремеслу. Куда полезнее проводить дни в пирах и безделье. А деньги добывать, воруя чужой скот, угоняя табуны. Ибо нет более достойного занятия, чем грабить и мучить народ. А тюрьмы бояться не надо. Даже если попадешь туда, при случае сбежишь. А не сбежишь, то и там жить можно.

Стихи Сабира, словно бомбы, сотрясали мусульманский мир. Некоторые писатели, защитники отживших полуфеодальных порядков ненавидели поэта, открыто травили его в буржуазно-националистической печати, запугивали анонимными письмами, грозились убить.

Однако ни оскорбления, ни клеветнические нападки, ни угрозы не могли сломить дух поэта, заставить его отказаться от борьбы. Своей сатирой Сабир пригвождал к позорному столбу фанатиков и невежд. Один из них саморазоблачается в стихотворении «Не пущу в школу, отвяжитесь»:

В школу? Ерунда!
Отвяжитесь! Не пущу
ни за что и никогда!
Отвяжитесь! Не пущу!
Хоть над книгами сидит
мой сынок по целым дням,
хоть несчастный мальчуган
так и рвется в школу сам,
но, по-моему, гяур
тянет нас к таким делам!
Для религии — беда!
Отвяжитесь! Не пущу!
Ни за что и никогда!
Отвяжитесь! Не пущу!

Далее персонаж стихотворения говорит, что его не остановят слезы ребенка: ведь мальчик еще не понимает, в чем его настоящее счастье. Пусть учится у своего старшего брата-кочи. «Кочи» — это сорвиголова. До революции в Баку так называли профессиональных уголовников, наемных убийц. Отец, мечтающий, чтобы его сынок не стал «кочи», ссылается на некоего очень просвещенного муллу, который на его вопрос о пользе учения авторитетно заявил, что нет ничего вреднее и хуже. Стихотворение завершается поистине зловещим афоризмом: пусть мой сын лучше отправится в могилу, нежели в школу.

В сатирическом стихотворении «Давай сбежим, сынок» отец, беседуя с сыном, всячески поносит школу, противостоящую моллахане:

Ах вот какая школа к нам пришла!
Детей на новый учат лад они.
Учитель в этой школе не мулла.
Шайтан, спасайся! Совратят они!
Бежим, мой сын! Несут разврат они!

Совсем не так у дедов шли дела.
Уча, имел достойный вид молла.
На нем папаха гордая была.
Он был ученый! Что ж творят они!
Бежим, мой сын! Несут разврат они!

Сатиры поэта обращены к подросткам и взрослым. С самыми маленькими читателями Сабир говорит без иронии, без иносказаний — напрямую. Его «Призыв в школу» — это именно призыв, страстный и открытый. Поэт сравнивает школу с раем, пишет, что путь к счастью лежит через учение. Особую эмоциональность придает стихотворению то, что написано от от лица матери, которая нежно и преданно заботится о действительном благе своего ребенка.

Свои стихи Сабир нередко печатал под различными псевдонимами. Часто это было ироничное «Хоп-хоп». Но под его стихами можно найти и подпись «Аглар-гюляян» («Смеющийся сквозь слезы»).

В стихотворениях Сабира «Погонщик волов и потоп», «Врач и больной», «Купец и его сын» ощутимо прямое воздействие фольклора. В стихотворении «Муравей» речь идет о маленьком насекомом, который тащит груз много тяжелее себя. Люди, восхищаясь, говорят о его большой физической силе. Муравей же отвечает, что он отнюдь не силач, а несет большой груз потому, что трудолюбив и крепок духом. Ссылаясь на пример муравья, лирический герой стихотворения говорит, что человек может сдвинуть горы.

В стихотворении «Старый садовник» Сабир пересказывает знаменитый сюжет из «Азбуки» Л.Толстого — «Старик сажал яблони». Как и Толстому, ему кровно близка гуманистическая мысль о преемственности добра, о том, что каждое поколение, принимая наследие предшественников, само обязано трудиться для будущих времен, для завтрашнего человечества.

Юмор в произведениях Сабира — тема особого разговора. В сущности» нет у поэта строки, в которой сквозь гнев или боль, сквозь философское раздумье или гражданский пафос не сверкали бы, пусть малые, искорки смеха. Смех Сабира народен. Он помогает отыскать правду, преодолеть трагедию, в малом увидеть великое и понять, что от великого до смешного порой всего один шаг.

Есть у поэта стихотворение «Искендер и бедняк», в котором описана встреча Александра Македонского с нищим. Искендер, кичась своим могуществом, предлагает нищему попросить, чего тому угодно, — все будет исполнено. Бедняк показывает на мух, сидящих на его болячке, и говорит: «Прикажи им улететь и не возвращаться». Искендер отвечает, что мухи — не его подданные, и они его не послушают. Это дает право нищему заметить:

Мой шах, когда так немощен ты сам,
Не говори: «Чего захочешь, дам».
Ведь мухи — что в глазах людей они?
Сословий всех людских слабей они.
И если ты, о шах, настолько слаб,
То что с тебя возьму я, жалкий раб?

Посрамление бедняком властелина полумира — это победа гордого и свободного человеческого духа над суетным тщеславием, издревле бесплодным, но всегда угрожающим человечеству неисчислимыми бедами.

Смех — великая сила добра. И закономерно, что большая литература для маленьких начинается с улыбки и смеха. В небольшом стихотворений «Врач и больной» пациент жалуется доктору на боль в животе. Он говорит, что не ел ничего, кроме горелого хлеба. Тогда врач молча начинает лечить ему глаза. Больной в недоумении. Однако по логике вещей прав лекарь: надо быть воистину слепым, чтобы есть негодный продукт. Быть может, с таким ходом мысли согласится не каждый взрослый. Но дети прекрасно понимали Сабира и весело соглашались с ним.

Быть детским поэтом Сабиру помогала его органическая народность. Он едва ли не первым щедрой, полноводной струей ввел в азербайджанскую поэзию пеструю разговорную речь крестьян, ремесленников, купцов, чиновников, мусульманских священнослужителей, стариков, женщин и, конечно, детей. Этого ему не могли простить иные из его современников — приверженцы витиеватых и рафинированных книжных словес. Им был не по душе поэт, писавший на языке простолюдинов. Язык поэзии Сабира стал подлинной революцией в азербайджанской литературе. Благодаря языку, народ увидел в стихах поэта свое отражение: узнал себя в горе, падении, несчастье, но и в величии, силе, красоте.

Ярче всего эти строки народной жизни выразились в собственном творчестве масс — в дастанах и песнях, сказках и пословицах. Сабир всеми струнами души сросся с духовным миром тружеников, с традициями и обычаями, в которых отложился многовековой опыт противостояния эксплуататорам, нравственных исканий и сотворения красоты.

От поэтов-современников Сабир требовал обращения к таким средствам художественной выразительности, которые отвечали бы реальной жизни, правде характеров, актуальной и социально-значительной теме. Новаторство Сабира имело революционизирующее значение не только для азербайджанской, а для всей восточной поэзии. Его художественная школа оказалась обязательной и для поэтов сопредельных стран — Ирана, Турции, Афганистана, Индии и других.

Всем своим творчеством Сабир участвовал в трудовом воспитании подрастающего поколения. В стихотворении «Подарок школьникам» он наставлял детей не терять времени даром, стремиться к знанию, овладевать каким-либо полезным для людей ремеслом. Поэт всегда подчеркивал, что физический и умственный труд равно необходимы и почетны и находятся в неразрывном родстве. Но вовсе не всякое занятие есть труд. Этим высоким словом можно назвать лишь такую деятельность, которая необходима людям.

Паук в стихотворении «Паук и шелковичный червь», закончив плетение паутины, насмехается над шелковичным червем как над бездельником: «Погляди-ка, как я быстро работаю!» Но шелкопряд резонно отвечает ему, что от паутины людям нет никакого толка, а медленно сплетаемая шелковая нить превращается затем в прекрасные ткани.

Несмотря на то, что стихи Сабира принадлежали к одним из первых образцов национальной детской поэзии, они и сегодня остаются в числе ее вершин.

По материалам книги З.Халила