Ш.Мустафаев

Начало XV столетия, пожалуй, является последним наиболее плодотворным с точки зрения культурного обмена периодом в истории Шелкового пути, когда народы, принадлежавшие к различным цивилизациям, обменивались знаниями и получали информацию друг о друге благодаря функционированию этих древних торговых и коммуникационных маршрутов Евразии.

Близилась эпоха Великих географических открытий, призванных положить конец доминированию сухопутных путей и каравана в мировой торговле и открыть дорогу господству каравеллы и морских коммуникаций.

Однако это должно было произойти через несколько десятилетий, и тимуридский правитель Шахрух даже не подозревал о предстоящих глобальных изменениях в истории человечества, когда снаряжал многочисленное посольство ко двору минского императора Юнлэ в 1419 г. Именно активные дипломатические отношения между Тимуридским государством и Минским Китаем в конце XIV–начале XV вв. явили собой последний взлет оживленных международных связей вдоль Шелкового пути, значимость и влияние которых на культурный взаимообмен между народами далеко превосходили его политическое значение.

Большой интерес представляют подробности тимуридского посольства в столицу Минской империи г. Пекин («Ханбалык» в тюрко-монгольской и мусульманской традиции), которое состоялось в 1419-1422 гг. по приказу Шахруха, и перевод описания этой миссии на азербайджанский (тюркский) язык, который был осуществлен в конце XV столетия в Иране.

В 1995 г. И.Беллер-Ханн опубликовала транслитерацию и перевод на английский язык небольшой по объему рукописи под названием «Тарих-и Хатай» (История Китая) на тюркском языке из библиотеки Кембриджского Университета. Текст представлял собой перевод с персидского языка посольского донесения, вернее, дневника (рузнама) Мавлана Гияс ад-Дина Наккаша о путешествии посланников Шахруха из Герата в Ханбалык и обратно.

Как становится ясно из самой рукописи, ее перевод на тюркский язык был осуществлен в 1494-95 гг., т.е. в период существования государства Ак-Коюнлу, Хаджи бин Мухаммадом Ардистанлу (из г. Ардистан) по заказу даруги (градоначальника) этого города эмира Зайн ад-Дина Нур-Али-бека Махмудлу.

И.Беллер-Ханн предпослала книге обширное исследовательское введение, в котором детально проанализировала историю изучения источника, его лингвистические особенности и т.д. Одним из наиболее важных ее выводов является утверждение о том, что языком перевода был так называемый «аджамский тюрки», т.е. язык классической средневековой азербайджанской литературы, сфера распространения которого выходила далеко за исторические пределы Азербайджана, и что кроме территории самого Азербайджана он широко использовался во многих регионах Ирана, северном Ираке, Восточной Анатолии.

Автор также указывает, что это произведение, хоть и является переводом, тем не менее, его можно считать первым прозаическим историческим произведением на данном языке.

Следует отметить, что оригинал самого произведения не дошел до наших дней, и наиболее подробные сведения, носящие, фактически, характер компиляции и близко передающие текст самого оригинала, содержатся в трудах современников Гияс ад-Дина Наккаша и известных историков тимуридского круга – в «Зубдат ат-таварих» Хафиза Абру и «Матла-и садейн ва маджма-и бахрейн» Абдурраззака Самарканди.  Информация о посольстве сохранилась и в трудах некоторых более поздних персоязычных авторов, в частности, Мирхонда и Хондамира, которые в относительно кратком описании деталей тимуридского посольства в Пекин, в основном, опирались на работу Абдурраззака Самарканди.

Особо следует остановиться на тюркских переводах дневника Наккаша, поскольку они, как отмечалось выше, демонстрируют интерес тюркоязычной среды как к самому факту отправки наиболее могущественным тюрко-мусульманским правителем своего времени, тимуридским султаном Шахрухом, дипломатической миссии в Китай, но и к самой далекой и экзотической стране.

Внимательно проанализировав текст Хаджи бин Мухаммада, И.Беллер-Ханн пришла к весьма важному выводу о том, что перевод был сделан не из компиляций Хафиза Абру и Абдурраззака Самарканди, и что источником для него послужил либо сам оригинальный текст труда Гияс ад-Дина Наккаша, либо его более поздняя и наиболее близкая к оригиналу копия.

То, что тюркский перевод точно и подробно повествует обо всех событиях дипломатической миссии и, несмотря на незначительные стилистические сокращения, содержит ряд деталей, отличающих его от трудов известных персоязычных авторов, ставит его в один ряд с наиболее информативными компиляциями Хафиза Абру и Абдурраззака Самарканди.

В целом, минско-тимуридские отношения в конце XIV-начале XV вв. развивались довольно интенсивно, хотя и не очень ровно. Минско-тимуридские отношения стали более ровными и дружественными в период правления императора Юнлэ (1402-1424) и султана Шахруха (1409-1447).

В отличие от своих отцов-предшественников оба правителя проводили более мирную и уравновешенную политику, и, соответственно, дипломатические миссии между двумя государствами приняли относительно регулярный характер. Так по маршрутам Шелкового пути происходил культурный обмен между народами.

После восшествия на престол императора Юнлэ и султана Шахруха минско-тимуридские дипломатические отношения приобрели более активный характер. Этот период отмечен относительно регулярным курсированием посольских миссий между двумя столицами – Самаркандом (после – Гератом) и Пекином (Ханбалыком). Поэтому не удивительно, что в том же 1419 г. Шахрух принял решение о направлении в Минскую империю новой миссии во главе с Шади Ходжа и Кокча.

В данной статье в освещении путешествия тимуридского посольства мы будем основываться на данных перевода дневника Гияс ад-Дина Наккаша на тюркский язык, уточняя при необходимости детали из персоязычных трудов Хафиза Абру и Абдурраззака Самарканди.

Итак, переводчик дневника Хаджи бин Мухаммад Ардистанлу начинает повествование с того, что дипломатическая миссия в составе вышеупомянутых лиц, а также присоединившихся к ним послов принца Байсунгура, сына Шахруха, Султан Ахмада и Мавлана Гияс ад-Дина Наккаша начали свое путешествие на восток из г. Хари в 823 г.х., и что все путешествие заняло 2 года и 2 месяца, когда они вернулись обратно из Китая в тот же г. Хари.

Далее переводчик Хаджи бин Мухаммад сообщает, что когда началось путешествие, Мавлана Гияс ад-Дин Наккаш стал вести подробный дневник, записывая все, что встречалось им на пути, описывая интересные места, встречи, необычные строения, диковинные вещи и т.д.

Как становится ясно из записей Наккаша, члены посольства сначала отбыли из Герата 6-го числа месяца зулхиджа 822 г. (24 декабря 1419 г.) и прибыли в г. Балх 9-го числа месяца зулкада (27 декабря 1419 г.). Здесь их застал жестокий холод, и морозы сделали невозможным их дальнейшее продвижение. Поэтому им пришлось переждать в этом городе 21 день, после чего они отбыли из Балха и прибыли в Самарканд. Здесь к миссии присоединились посланники других сыновей Шахруха – Улугбека, правителя Самарканда, и Союргатмыш Мирзы, а также правителя Бадахшана. Далее путь посольства пролегал через Ташкент, Сайрам, Ашпару, откуда они вступили в Моголистан.

Моголистан в это время, в 1420-1425 гг., был охвачен смутой и междоусобицами. В стране шла острая борьба за власть. Таким образом, поскольку дорога оказалась отнюдь не безопасной, то было принято решение продолжать путь днем и ночью, чтобы скорее преодолеть опасный участок. 18-го числа месяца джумада-ал-ав-вал (31 мая 1420 г.) посольство достигло местности под названием Билгуту, которое находилось под управлением Мухаммад-бека. Здесь к ним присоединилась еще одна группа людей, присланных правителем Бадахшана, после чего миссия двинулась дальше и прибыла в местность Джулка-Юлдуз (местом летовок (яйлак) в Моголистане).

Наконец, в конце месяца джумада-ал-ахыр (июль) они достигли Турфана. Автор пишет, что большинство жителей города «были неверными и поклонялись кресту», и в городе имелась большая церковь. Однако из дальнейшего повествования становится очевидным, что речь идет не о христианской церкви, а о буддийском храме. Несомненно, появившиеся в тюркском тексте слова «крест» и «церковь» были следствием их интерполяции со стороны переводчика, т.к. в персидском тексте их нет и говорится лишь о большом капище или храме.

По словам Наккаша, внутри храма имелись старые и новые «идолы», т.е. статуи, и что самая большая статуя называлась «шакмуни» (т.е. Шакьямуни – Будда).

2-го числа месяца раджаб (13 июля) посольство достигло Кызыл-Хoджа (в «Зубдат ат-таварих» этот город назван Кара Ходжа. Известен также как Кочо, находится в Турфанской впадине), а 10-го числа (21 июля) прибыли посланники с китайской стороны, которые попросили предоставить им точный список и количество членов тимуридского посольства, т.к. после вступления на территорию Минского государства все потребности членов посольства, согласно принятому дипломатическому протоколу, должны были быть удовлетворяемы китайской стороной.

Вскоре миссия прибыла в местность Суфи-Ата, которая была названа так по имени одного из термезских сеййидов, поселившихся здесь, а затем, 21-го числа месяца раджаб (1 августа 1420 г.) – в город Кумул (кит. Хами, городской уезд в округе Хами Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая). Хотя мусульманский правитель города Фахр ад-Дин и построил здесь мечеть, тем не менее, конфессиональный состав населения города был смешанным, так как автор дневника пишет о наличии напротив той же мечети большого буддийского храма, внутри которого находились диковинные с его точки зрения статуи («идолы»), сделанные из глины.

Вскоре членов миссии встретили люди минского императора, которые должны были сопровождать их до столицы. На прекрасной равнине был дан роскошный пир. Здесь же китайские чиновники составили список членов миссии, которая состояла из 510 человек.

16-го числа месяца рамазан (24 сентября 1420 г.) члены посольства были приглашены минским губернатором провинции, граничившей с городом Кумул. Автор называет губернатора Ван Даджи. Тот прибыл на встречу с гостями в сопровождении 5 тысяч всадников. Пир, устроенный губернатором, вызвал восторг гостей. По словам Гияс ад-Дина Наккаша, в поле было установлено большое количество шатров. Сам Ван Даджи восседал на кресле, справа от него устроились китайцы, а членам тимуридского посольства было оказано особое уважение, и они были посажены слева от губернатора.

Как отмечает автор, левая сторона считалась почетной у китайцев, ввиду того, что сердце человека находится на этой стороне. Гостям вновь были предложены всевозможные яства из куриного и гусиного мяса, овощей, разнообразные напитки, свежие фрукты. Все это подавалось в серебряной и фарфоровой посуде, было украшено множеством цветов, цветной бумагой и шелковыми лентами, что вызвало приятное изумление гостей. Их развлекали музыканты, игравшие на различных ударных и духовых инструментах. Причем Гияс ад-Дин Наккаш описывает два вида флейты, в одну из которых нужно было дуть с конца, а в другую – с середины.

Мальчики-танцоры были одеты в богатую одежду, имели колпаки на голове, носили в ушах жемчужные серьги, на их лица была нанесена красная и белая пудра. Автор сообщает, что из бумаги были настолько искусно сделаны фигуры различных животных в натуральную величину, что их было сложно отличить от настоящих.

Особый восторг гостей вызвала фигура журавля, сделанная из перьев, кусков бумаги и ткани, которая была исключительно похожа на настоящую птицу, хотя и была чуть больше по размерам. Клюв и ноги его были покрашены в красный цвет. Мальчик-танцор влез в фигуру и стал под музыку имитировать движения журавля, поворачивая голову в разные стороны и отбивая ногами ритм. Столь подробное описание деталей говорит о степени интереса тимуридского автора к проявлениям и картинам иной, неизвестной либо мало известной ему культуры.

Вскоре посольство прибыло в укрепленную крепость, которую автор называет Каравул (город Цзяюйгуань в провинции Ганьсу), а оттуда в г. Сукчу. Гости были размещены в гостевом доме у городских ворот. Гияс ад-Дин Наккаш восхищается чистотой города, обилием торговых лавок, мощной крепостью четырехугольной формы, защищавшей его, сообщает, что над крепостными башнями были возведены навесы в китайском стиле, украшенные глазурованной керамикой. Большинство городских храмов были построены из жженого кирпича и также содержались в изумительной чистоте.

Во время очередного торжественного угощения вышеупомянутый Ван Даджи, заметив, что тимуридские послы не притрагиваются к еде, сообщил, что пир устроен от имени императора. Шади Ходжа принес извинения от имени посольства и попросил губернатора принять во внимание, что по мусульманскому календарю шел месяц рамазан, предписывающий мусульманам поститься. Ван Даджи благосклонно отнесся к просьбе гостей и приказал отнести все приготовленные для них угощения в их шатры.

Гияс ад-Дин Наккаш в деталях описывает большой храм в центре города Гамчу, в котором находилась скульптура возлежавшего Будды. Судя по его словам, в длину она достигала 50-ти, а в ширину – 9-ти аршин. За фигурой Будды располагались фигуры стоящих «идолов» в виде буддийских монахов, некоторые были около 20-ти аршин в высоту. Скульптуры были выполнены настолько искусно, что напоминали живых людей.

Будда возлежал на боку, опираясь на руку, тогда как другая, вытянутая вдоль тела, покоилась на бедре. Фигура была покрашена в золото, одета в цветную одежду, и называлась «шакмуни-фу». Множество верующих постоянно приходили в храм, чтобы склонить голову перед ним и помолиться. По мнению исследователей, описанный Гияс ад-Дином Наккашем храм с уверенностью можно идентифицировать со знаменитым храмом Большого Будды в Чжанъе, который был построен в Х в. в эпоху правления западной династии Ся.

Гияс ад-Дин Наккаш описывает также другой колоссальный храм в городе Гамчу, который носил название «Колесо судьбы», и представлял собой сооружение в пятнадцать этажей. На последнем этаже находилась фигура императора, окруженного рабами и евнухами. Храм был сконструирован из дерева, внутри украшен фресками, богато инкрустирован и украшен позолотой, так что можно было принять его за золотое строение. Вся конструкция поддерживалась жесткой металлической осью, которая вертикально пронизывала здание в центе от фундамента до последнего этажа.

4-го дня месяца шаввал (12 октября) члены миссии подошли к полноводной реке Карамуран, или Хуанхэ. Через нее был построен понтонный мост из 23 больших лодок, связанных толстой (в человеческое бедро) металлической цепью, по которому спокойно могли переходить и люди, и животные. На противоположном берегу стоял город, который по своим масштабам превосходил все города, увиденные членами посольства.

Автор не приводит китайский топоним, но сообщая, что китайцы, в целом, были красивыми людьми, называет этот город Хуснабад (ар.-перс. – Красивый город). Здесь находился большой храм, и это было самое большое увиденное гостями строение. Также имелись три таверны, где служили молодые красивые девушки. Город славился множеством ремесленных мастерских. Далее по пути к столице членам посольства пришлось преодолеть еще одну полноводную реку, которая, по признанию автора, напоминала Амударью.

Вскоре они достигли Садин-фу (городок Чжэндин в провинции Хэбэй). Это был крупный город с величественными строениями. Изумление гостей вызвал храм, в котором располагалась огромная фигура в 50 аршин высотой, отлитая из бронзы и похожая на золотую. Эта статуя называлась «тысячеруким идолом» и была весьма почитаема по всему Китаю (Речь идет о буддийском храме и монастыре Лунсин, который был построен во время династии Суй (581-618) и подвергся основательной перестройке в эпоху Сун (960-1279). Имелись здесь и другие удивительные храмы со множеством статуй и фресок.

Наконец 8-го дня месяца зулхиджа (14 декабря 1420 г.) после ночного путешествия под утро тимуридские послы достигли столицы минского Китая, города Ханбалык. Время приближалось к рассвету, поэтому городские ворота были еще закрыты. По описанию Гияс ад-Дина Наккаша, это был колоссальный по размерам город.

В это время Пекин интенсивно застраивался, и, в частности, строились новые городские стены. Поэтому гостей ввели в город через одну из недостроенных крепостных башен и разместили вблизи с императорским дворцом и корпусом воинской охраны дворца. Окрестности императорского дворца – Запретного города – были вымощены камнем. По пути следования тимуридских послов к дворцу по обе стороны от ворот стояли по пять слонов, образуя широкий проход, по которому гости должны были пройти, чтобы попасть в первый двор дворового комплекса.

Им открылась широкая площадь в 300 аршин длиной, где находился высокий пьедестал с красивым павильоном над ним. Хотя было еще утреннее время, однако там уже собралось около 100 тысяч человек, как указывает автор дневника, ожидавших выхода императора к народу. В павильоне находились музыканты, также ожидавшие появления монарха.

Когда гости проследовали во второй, внутренний двор дворца, они увидели около 300 тысяч мужчин и женщин, собравшихся здесь в ожидании аудиенции, а также две тысячи музыкантов и две тысячи вооруженных охранников с обнаженными мечами, боевыми топорами и копьями. Гигантское скопление народа не могло не удивить гостей. Через некоторое время раздался оглушительный барабанный бой музыкантов, стоявших на павильоне, и народ ринулся через открывшиеся ворота во дворец. Гияс ад-Дин Наккаш отмечает, что китайцы по обычаю приветствуют своего повелителя бегом в его сторону.

Во втором, внутреннем дворе, взорам гостей открылась еще более величественная картина – обширный павильон был открыт со стороны гостей. На высоком пьедестале, покрытом тигровой шкурой и обшитым золотом тканью, которая была богато орнаментирована рисунками драконов, феникса и других птиц, стоял золотой трон, на который и сел вышедший к народу император. По обеим сторонам от трона, склонив головы, стояли высшие чины государства. Никто не смел поднять глаза, наступила мертвая тишина, казалось, здесь не было ни единой живой души.

Рядом с троном по обе стороны стояли несколько красивых девушек без головных уборов, с аккуратно сложенными волосами на макушке, крупными жемчужными серьгами в ушах и с бумагой и писчими принадлежностями в руках, готовые фиксировать каждое слово императора.

Сначала были рассмотрены уголовные дела около 700 осужденных, которые присутствовали здесь. В зависимости от тяжести совершенного ими преступления часть из них была закована в кандалы, другая – в цепи, а некоторые имели на шее тяжелые деревянные колодки. Как отмечает автор, в Китае судьи не имели права самостоятельно выносить смертный приговор, а обязаны были отправить преступника ко двору. Только император волен был решать судьбу этих людей. При этом все преступления были записаны на дощечках, которые висели у них на груди. И на этот раз император вынес свой вердикт: часть людей была отправлена в тюрьмы, другая часть на казнь.

Лишь после окончания судебных дел тимуридским послам было разрешено предстать перед императором. Им указали место на расстоянии примерно 15 аршин от трона. Затем один из высших чиновников двора доложил императору, что это послы Шахрух Мирзы и его сыновей, которые прибыли издалека, чтобы выразить почтение своего повелителя императору и доставить подношения. После этого к гостям подошел Мавлана Хаджи Юсуф Гази, приближенный правителя, который руководил одним из 12-ти советов государства и владел арабским, монгольским, персидским и китайским языками и был переводчиком императора.

Он и сопровождавшие его мусульмане повелели послам склониться перед императором и трижды коснуться лбом земли. Послы отвесили тройной поклон, но, не касаясь земли. Затем евнуху, который находился рядом с троном, были вручены письменные послания Шахрух Мирзы и принца Байсунгура, обернутые в дорогую ткань желтого цвета, ибо все что представлялось минскому правителю, должно было быть оформлено таким образом. Евнух передал послания императору, тот вскрыл их и снова вернул тому же евнуху.

После этого Юнлэ спустился с трона, приблизился к послам и сел на кресло. От его имени принесли 3 тысячи дорогих халатов и вручили их китайской знати и тимуридским послам. Шади Ходжа, Кокча и еще пяти послам было разрешено подойти ближе к императору и склонить колени.

Юнлэ начал с ними беседу с того, что спросил о здоровье Шахруха. Затем он осведомился посылает ли Кара Юсуф Кара-Коюнлу дары с послами, на что был дан утвердительный ответ. Китайские послы, побывавшие при тимуридском дворе, подтвердили, что были свидетелями приема людей Кара Юсуфа, и те действительно привезли с собой подношения от правителя Кара-Коюнлу.

Юнлэ также поинтересовался ценами на зерно, и, добавил: «Намереваюсь направить послов к Кара Юсуфу, ибо у него имеются славные скакуны». Кара Юсуф Кара-Коюнлу умер 13 ноября 1420 г. Как сообщает Абдурраззак Самар-канди, Шахрух получил известие об этом в Азербайджане 17 ноября. Т.е., когда состоялась первая встреча минского императора Юнлэ с тимуридскими послами, на которой он выразил намерение отправить посольство в Тебриз, информация о смерти Кара Юсуфа еще не достигла Китая.

Следует отметить, что китайцы высоко ценили коней с запада, особенно из Средней Азии и Азербайджана, о чем свидетельствуют и слова минского императора.

В продолжение беседы Юнлэ осведомился безопасны ли дороги. Послы ответили утвердительно. После этого послам было позволено удалиться, для них накрыли обильные столы в первом дворе дворца, а после пира вернули в гостиный двор, где они остановились. Гости были обеспечены всем необходимым для проживания в столице Минской империи.

На следующий день тимуридские послы были приглашены на пир к императору. Гостей на пиру угощали разнообразными яствами, их развлекали множество музыкантов, танцоров, акробатов. Певцы исполняли китайские песни в сопровождении струнных инструментов. К полудню император удалился в свои покои, гостям также разрешили вернуться к себе. Интересно, что после того как завершился пир, к столам слетелись тысячи птиц, которые стали клевать остатки пищи. Тимуридский посланник удивляется, что никто их не прогонял, а сами птицы не проявляли никакого страха перед людьми.

Автор дневника отмечает, что в течение пяти месяцев, когда члены посольства находились в столице Минской империи, т.е. с 8-го дня месяца зулхиджа (14 декабря 1420 г.) и до начала месяца джумада-ал-аввал (май 1421 г.), дни их проходили в подобных пирах, угощениях и развлечениях. В день мусульманского праздника жертвоприношения (Курбан-байрам) члены посольства отправились в мечеть, специально построенную по приказу императора.

Гияс ад-Дин Наккаш дает подробные сведения и о том, как в стране отмечался традиционный китайский Новый год. Специально к празднику император Юнлэ временно переехал в новый роскошный дворец, который строился до этого в течение 19-ти лет. Со всей страны на празднество было приглашено около 10 тысяч знатных гостей из таких стран и областей как Хата, Чин и Мачин, Калмак, Мукран, Тибет, Кара Ходжа, Кызыл Ходжа и многих других, названия которых автору были не знакомы.

Когда члены тимуридского посольства направились в полночь к новому императорскому дворцу на праздничный прием, они увидели огромное количество фонарей, свеч и иллюминации, зажженных горожанами, и на улицах Пекина было так светло, что можно было увидеть на земле даже иголку. Безусловно, гости присутствовали на празднике фонарей, который в Китае отмечается издревле в 15-й день первого месяца по лунному календарю и знаменует собой окончание праздника весны или традиционного Нового года.

Не менее интересны сведения Гияс ад-Дина Наккаша о религиозных воззрениях и практике в минском Китае. Согласно обычаю, правитель ежегодно в течение нескольких дней жил в затворничестве и удалялся от государственных дел, не принимал чиновников и гостей, не употреблял мясную пищу, воздерживался от женщин и предавался молитвам «небесному богу».

Как пишет источник, император Юнлэ уже восьмой день не показывался на людях, соблюдал пост и совершал религиозные обряды в одном павильоне за пределами Пекина, специально построенном для подобных целей. В эти дни, по китайской традиции, фонари и свечи должны были гореть днем и ночью (праздник фонарей).

Как сообщает автор, 9-го дня месяца сафар (13 февраля 1421 г.) тимуридских послов пригласили на церемонию торжественной встречи императора, который возвращался во дворец после исполнения своего религиозного долга. Источник описывает, какие огромные толпы народа приветствовали своего повелителя, как он щедро раздавал милостыню людям, как был зачитан указ, копии которого также были разосланы во все области страны, об амнистировании преступников в первый день нового года, прощении долга тем, за кем он числился и т.д.

В начале месяца раби-ул-аввал (март) тимуридские послы вновь были приглашены к императору, который подготовил для них 10 охотничьих соколов и обещал подарить их тем из гостей, которые преподнесли ему лучших скакунов.

Также послы были уведомлены, что их миссия подошла к концу, что части минской армии, отправляющиеся на защиту западных границ, будут сопровождать их по территории Китая.

Однако все эти прекрасные впечатления автора дневника от пребывания в Китае были все-таки однажды омрачены страшной картиной публичной казни, на которой пришлось присутствовать и гостям. Гияс ад-Дин Наккаш пишет, что 17 числа месяца зулхиджа (23 декабря 1420 г.) были совершена массовая казнь преступников, приговоренных императором к смерти. В зависимости от степени тяжести преступления применялись разные виды казни: некоторым отрубили головы, другие были повешены или четвертованы, а совершивший наиболее тяжкое преступление был приговорен к страшной и мучительной казни.

Такова была оборотная и нелицеприятная сторона той, в целом, яркой и полной экзотики картины, представшей перед чле-нами тимуридского посольства в Китае.

Впрочем, видимо, под тяжелым Гияс ад-Дин Наккаш попытался разобраться в особенностях судебной системы Минского государства. Справедливости ради он отмечает, что при императоре было 12 различных советов, в которых рассматривались судебные дела, и если вина человека была доказана в 11 из них, но не была подтверждена хотя бы одним, то для него сохранялся шанс на спасение, ибо он не мог быть казнен без резолюции всех 12-ти советов.

В неменьшей степени автор был потрясен сценой массовой гибели людей от холода и проявленным при этом равнодушием властей. По словам Гияс ад-Дина Нак-каша, 23-го числа месяца мухаррам (28 ян-варя 1421 г.) ночью ударили сильные морозы. И когда утром члены тимуридского посольства направлялись в императорский дворец, улицы города были полны трупов замерших людей, на которые мало кто из прохожих обращал внимание.

По информации, полученной автором от одного очевидца, насчитывалось около 10 тысяч погибших, и «так же как в исламских странах проявляют равнодушие к мертвым собакам, так же здесь никто не обращал внимание на [мертвых] неверных». Было немало замерших и в камерах городской тюрьмы, однако их трупы даже не стали убирать, сославшись на то, что в скором времени они сами сгниют и сравняются с землей.

Итак, настало время возвращения членов тимуридского посольства обратно в Герат и Мавераннахр, но неожиданные превратности судьбы чуть было не стоили им жизни. После того, как император одарил их соколами, а также объявил им о завершении их миссии и необходимости готовиться в обратный путь, он повелел им хорошо заботиться о предоставленных им птицах, поскольку сам он собирался в охоту, и как с тревогой пишет Гияс ад-Дин Наккаш, напоследок бросил гостям ироничное замечание, в котором чувствовался укор: «Вы привезли неважных коней, а увозите отличных соколов».

Слова императора не могли не вызвать душевной тревоги у гостей, и в скором времени оказалось, что она не была необоснованной.

В конце месяца раби-ул-аввал (март 1421 г.) членам посольства сообщили о возвращении императора с охоты и необходимости присутствия во время его встречи. Хотя гости и выехали за город, им пришлось вернуться обратно, не дождавшись правителя. Однако ночью их еще раз подняли с постели и вывезли за город. Время было дождливое, и гости с беспокойством заметили озабоченность Мавлана Гази, который с тревогой сообщил им, что император на охоте упал с лошади, преподнесенной ему от имени Шахруха, получил множество ссадин и был настолько разгневан, что собирался арестовать послов и сослать их в восточные провинции.

Таким образом, в последние дни пребывания тимуридских послов в Китае судьба решила сыграть с ними злую шутку. Когда гости прибыли в ставку императора и их подвели ближе к его шатру, оказалось, что тот обсуждал со своими приближенными вопрос ареста и ссылки послов.

В это время Мавлана Гази и Ванг Даджи, ударив челом перед ним, стали умолять его о прощении, говоря, что вины этих несчастных никакой не было в том, что их повелитель прислал негодного коня, и даже четвертовав их ничего нельзя было изменить, ибо их повелителю не было никакого дела до постигшей их судьбы, и наоборот, этот поступок мог обесславить императора, о котором распространилась бы молва, что тот поступил с послами против принятых обычаев и т.д.

Эти слова подействовали на Юнлэ, он сменил гнев на милость, и повисшая буквально на волоске жизнь гостей была спасена. Вновь были принесены всякие яства, к которым, однако, гости так и не притронулись не только из-за испытанного страха и перенесенного стресса, но и потому, что вместе с бараниной им была подана и свинина. Скорее всего, это была маленькая месть императора тимуридским послам.

Последние дни пребывания тимуридского посольства в Пекине были омрачены еще одним печальным событием. В результате удара молнии загорелся один из красивых дворцов императора. Вскоре огонь перекинулся на окрестные строения и бушевал в течение суток так, что пламя освещало весь город. Во время пожара погибла старшая жена Юнлэ и многие другие люди.

Эти следовавшие друг за другом несчастья потрясли императора. Он был подавлен и уверен в том, что «небесный бог» прогневился на него. Со своими приближенными император выстаивал молитву в храме, замаливая грехи и стараясь умилостивить всевышнего. После этого события гости так и не смогли увидеться с Юнлэ, болезнь которого прогрессировала, а встречались лишь с его сыном и наследником.

Наконец все приготовления к отъезду были завершены, и 15-го числа месяца джу-мада-ал-аввал (18 мая 1421 г.) миссия выехала из столицы Минской империи и начала свой путь на запад. 24-го числа месяца шабан (24 августа) тимуридские послы достигли города Гамчу, где им пришлось задержаться два с половиной месяца из-за полученной информации о продолжавшихся в Моголистане беспорядках.

Когда 7-го числа месяца зулкада (3 ноября 1421 г.) члены посольства прибыли в город Сакчу, им повстречалась дипломатическая миссия из Исфахана и Шираза, отправленная к минскому двору эмирзаде Рустамом и Султаном Ибрагимом. Члены посольства также подтвердили опасность участка пути, проходившего через Моголистан, сообщив, что им пришлось выбрать для следования труднопроходимые горные тропы.

Далее обратный путь тимуридских послов проходил через Каравул, Хотан, Кашгар и Ташкент, и Гияс ад-Дин Наккаш отмечает множество подстерегавших их трудностей и опасностей в дороге. 21-го числа месяца раджаб 825 г.х. (13 июля 1422 г.), когда члены миссии проходили через Андижан, пути их разошлись, представители Улугбека направились в Самарканд, а бадахшанцы – в Бадахшан. Послы Шахруха 10-го числа месяца рамазан 825 г.х. (28 августа 1422 г.), наконец, достигли города Герат и предстали перед тимуридским султаном, по приказу которого они выполняли столь ответственную дипломатическую миссию в Китае.

Таким образом, история тимуридского посольства в Китай, описанная в дневнике Гияс ад-Дина Наккаша, является наглядным и ярким подтверждением, что тысячелетние маршруты Шелкового пути, тонкими ниточками прорезавшие просторы Азии на протяжении длительного отрезка истории человечества, обеспечивали не только возможность поддержки политических, дипломатических и торговых отношений между близкими и далекими странами континента, но и обмен знаниями, идеями и культурными достижениями друг друга.

Многочисленные ссылки на это уникальное произведение средневековой мусульманской литературы, его неоднократные переводы на различные тюркские языки – в том числе, на азербайджанский язык в конце XV в., — все это лишний раз свидетельствует о том, что сменяли друг друга эпохи, уходили в прошлое целые империи и государства, но в памяти народов во все времена сохранялся интерес к истории далеких земель, воспоминания о положительном и взаимообогащающем контакте различных культур.

По материалам вестника Национальной Академии Наук Азербайджана