Ш.Мустафаев

В данной статье речь пойдет о дневниках Юсифа Везира Чеменземинли (1887-1943), известного азербайджанского писателя/прозаика, автора ряда романов, многих рассказов, исторических очерков и т.д.

Дневники охватывают период с 1907 по 1909 гг., когда молодой Ю.Чеменземинли был учеником Бакинской реальной школы. Записи в дневниках велись в основном в Баку, Ашгабаде и во время поездки автора в Петербург.

Но есть немало воспоминаний и о более раннем этапе жизни юного Юсифа, когда он жил еще в родном городе Шуше и учился в местной реальной школе. Автор вел свои дневники на русском языке. Однако в них были включены также копии писем и краткие записи сюжетов будущих рассказов на азербайджанском языке.

Дневники Ю.Чемензешшли представляют интерес с точки зрения характера самого источника. В отличие от официальных документов и материалов, предназначенных для публикации, здесь были тексты, которые писались автором исключительно для себя и поэтому оставались вне цензуры. Этот своеобразный «взгляд изнутри» дает редкую в азербайджанской, да и в целом в мусульманской литературе, возможность наблюдать формирование мировоззрения мусульманского интеллигента глазами самого автора.

Ценность дневников заключается в том, что они отражают процерс аккультурации или восприятия русской и европейской культуры выходцем из традиционной азербайджанской мусульманской среды. А контакт двух культур, западной (здесь русской и европейской) и традиционной — исламской, создавали иногда очень страшную и пеструю мозаику в мусульманкой среде.

Приобщение молодых азербайджанцев к русской культуре началось еще в ранние годы после покорения Кавказа Российской империей. Но особенно интенсивным этот процесс стал во второй половине XIX в., когда первые группы азербайджанцев стали получать образование в различных учебных заведениях России.

Русский язык для них, главным образом выходцев из традиционных аристократических семей, становился не только языком образования, но часто и «языком мышления».

Необходимость «европеизации» в начале XX в. в азербайджанском обществе отрицали лишь безнадежные ретрограды. Однако среди тех, кто ратовал за эту идею, не было единства в понимании того, до каких пределов следует идти в восприятии западных ценностей.

Взгляды колебались от умеренно-настороженных до крайне восторженных, граничащих с национальным нигилизмом. Встреча с одним из «умеренных европеистов», финансовым спонсором автора и миллионером Г.Айдамировым, описана в дневниках Ю.Чеменземинли.

Молодой Юсиф слышит такие слова от Айдамирова: «Мы не хотим быть европейцами и усвоить все у них. Нет! Потому что в них есть много несправедливого, при этом в пример взял теперешнее положение Марокко под игом французов. А мы должны усвоить лучшую часть европеизма: науку, искусство, технику и т.д., и т.д. и усвоив последнее употребить для блага всей нации и всего Ислама».

В целом, лицо национальной культуры определяла группа творческих личностей, которые получили довольно качественное, современное образование (в русско-татарских школах, Горийской семинарии, различных университетах России и Европы), но миссию свою видели в служении собственному народу, распространению культуры и образования в отсталой мусульманской среде, изменении всей общественной жизни, быта и традиционных взглядов мусульманских масс. Одним из таких людей был и Ю.Чеменземинли.

Об осознании своей общественной миссии написано в дневниках юного Чеменземинли, который направляет свой проявляющийся литературный талант в это русло: «Сильно интересуюсь литературой. Хочется изучать европейскую классику и новое направление, чтобы привить не мусульманской почве. Я чувствую в себе талант писать…».

Служение народу является для него священной обязанностью; и впервую очередь студенты-мусульмане, получавшие новое образование, новые взгляды на жизнь, должны были помнить о своем долге.

Из дневников Чеменземинли от 21 сентября 1907 г. в Петербург своему другу, студенту столичного вуза М.Г.Миртагиеву: «Передай поклон Салаху, Темуру, Касыму и другим, и передай им, что я душевно рад вследствие их поступления, потому что они берут на себя священную обязанность: приобрести знания для нужд народа, именно для нужд народа. Народ возлагает на вас студентов большие надежды и видит в вас защитников справедливости и правосудия в целом. Знайте свою обязанность! Вот последние слова угнетенного народа».

Европеизация для юного Чеменземинли — не просто смена внешних жизненных декораций — одежды, домашней утвари, внешнего поведения и т.д. Это прежде всего некий идеал, глубокий внутренний процесс, внутреннее перерождение человека, проникновение им новых мыслей и ценностей. Он с презрением отмечает падкость своих земляков к материальным сторонам «европеизма», иронизирует над «родными татарами, усвоившими внешнюю часть европеизма, с их «новой» домашней обстановкой: украшением столов — группами самоваров, посуд, подушек и всякой всячины».

Чеменземинли считает, что «в стремлении к европеизму молодежь должна проникнуться светлыми идеями, благородством и глубокими мыслями… Но насколько это процесс внутренний, психологический, настолько он и сложный. Поэтому часто «выходит наоборот». Наша молодежь доходит до известной границы все исправляя себя и уничтожая следы дурного воспитания в себе, но перейдя эту границу она начинает утрачивать черты истинного человека, делается эгоистом и жадным, падким к роскоши».

Чеменземинли рассуждает о характерном случае на примере своего двоюродного брата М.Г.Везирова (в будущем одного из 26 бакинских комиссаров).

Он писал: «М.Г. года два тому назад с порывом стремился вперед и захватывал все внешности евпропеизма и вникся во внутрь, но поверхностно: ударившись при помощи разнообразных книг о светлые идеи впал в неопределенное положение. И что же? Волей-неволей возвратился в прежний узкий круг зависти, эгоизма, ушел только взять внешность: воротничок, плащ, да кепку и галстук, которого с детской радостью и самонадеянною гордостью подымает рукой и показывает друзьям. Любовь к внешности, любовь к плащу, под которым скрывается грязное сердце, конечно, заставляет стремиться к богатству, к роскоши, на пути к которым не остановят его ни угрызения совести, ж долг истинного человека, ни самолюбие».

В чем же причина столь распространенного среди мусульман «поверхностного европеизма»?

Из рассуждений Чеменземинли: «Очевидно, корнем этого зла является отсутствие правильного воспитания! Традиционная мусульманская семья слишком задавлена грузом предрассудков и условностей, чтобы там можно было получить правильное воспитание, которое заключает в себе всю будущность человека».

Нотки горького сожаления по поводу обстановки и в собственной семье часто проскальзывают в дневниках юного Чеменземинли: «Короткое время, проведенное мною в Асхабаде, смело могу сказать, займет важное место в моих воспомининиях. Знакомившись с самыми передовыми барышнями по развитию, красоте и приличию, пришел к заключению, что я нуждаюсь во многом,что необходимо для полного всестороннего знания. Мое знакомство с русской и иностранной литературой было кстати, а «темы» на политические вопросы, считавшиеся модной беседой между кавалерами и барышнями «людей оазиса», конечно, после или в душе грусть. Часто задаю себе вопрос, зачем я не из светлой среды и образованной семьи, зачем не очутился я с ранних лет в среде людей. Зачем… зачем…. Я грущу, я скорблю, говоря: Куда, куда умчались 20 лет моей жизни безрезультатно».

В его несколько пафосном и нелицеприятном описании нравов своей семьи можно конечно, предположить долю преувеличения: «Прощаюсь с семьей, где кроется и их надежда и моя гибель, мое начало и мой конец, прощаюсь с их язвительным языком, дракой, глупой и горькой беседой, притворством; с их ненавистью в душе и нелюбви друг к другу; с их неумностью, пустотою, тупостью, язвительностью, и т.д. и т.д. Беру только себе их портрет, где они так милы и прекрасны и добры и бездушны».

Но в общем, это сетование на семью и среду, в которой его «надежда и гибель одновременно», было протестом молодого азербайджанского интеллектуала против традиционных нравов.

«Правильное воспитание» и хорошие манеры, которые не смогла дать ему семья, Чеменземинли старался отчасти получить и через общение с барышнями. Молодой Чеменземинли довольно откровенен в описании своей нелишенной плотского начала тяги к женщинам: «Ужасно идти в призыве естественных потребностей. Натура требует, нервы ищут успокоения и чувственность удовлетворенья».

Порой же, поддаваясь толстовским настроениям, он бичует в себе «страстолюбие», важный дарок на пути «к сознательной работе и правильному развитию ума».

Размышления о женщине, тайнах женского обаяния, любви и влюбленности занимают немалую часть дневников. Иногда горечь за неудачный опыт общения с барышнями автор срывает на всех женщинах и впадает в суровый аскетизм («Женщина — это грязное существо…», «Смешны любовь и романтические пары!!»).

«Любовь — болезненное состояние», повторяет он вслед за Толстым, перед которым преклоняется. Но в целом в своих дневниках Чеменземинли выступает носителем нового для мусульман, воспринятого из европейской культуры отношения к женщинам. Наряду со школой и западной литературой, общение с барышнями — главный источник, из которого он черпает знание о европейской культуре, нормах поведения, хороших манерах.

Свое преклонение перед женщиной, отношение к любви и влюбленности он выражает как вполне романтичный европеец: «Пускай осуждают, пускай бранят, пускай величают меня пустым мечтателем и романтиком, — присутствие желанной женщины для меня все!! Сколько ни задался возвышенными вопросами, сколько ни углубился я серьезные занятия и ни мечтал об общественной деятельности, литературе, художестве, все же не забываю женщин, которым должен всем лучшим во мне и которым навсегда отведено в душе лучшее и благонадежное место. Женщина для меня — олицетворение всех благих сторон человечества, всего чистого, поэтического, нравственного, дельного!».

Молодой Чеменземинли не скрывает, что через общение с барышнями он в сущности соприкасается с новой, высокой культурой, получает, хоть и запоздалое, но новое восприятие. В дневниках есть довольно поэтические рассуждения об изменениях в его манерах и мировоззрении, вызванных женщинами.

На одной из страниц под заголовком «Влияние женщин на меня», молодой автор так описывает свой опыт: «Две женщины в моем воспитании играют важную роль. Смелю могу сказать, что эта женщины быта причиною важных переворотов в моей жизни. Первая (…) спасла меня от разврата и разных грехов молодости. Она дала мне новую жизнь, новое счастье. Любовь моя к ней поселила во мне нравственную чистоту, правдивость, неиэменчивость и наконец самое важное: святую идеальность. Думая найти в романах подходящия фразы для нее, я знакомился случайно с литературой; благодаря ней же дотрагивался до женской эмансипации, которая важна для всякого человека, в особенность мне, как татарину скрывающему своих женщин. Я переменился и во внешнем отношении — из неряхи превратился в франтишку, часто умывался, переодевался чисто и проводил время на прогулке. От чего и физически и телесно поправился, совершенно пополнел. Вторая — тоже имеет свою долю в перевоспитании. Она ведет меня в общество, в клуб, в танцевальные вечера, во что я смотрел косо — сквозь пальцы; восстановил чуть было рухнувшие рамки нравственности и святой идеальности. Я делаюсь серьезным. Первая встреча [c ней] заставила меня взяться за перо, описать прелести ее улыбки и этим расширяет литературную деятельность во мне».

Таким образом, познав более высокий уровень отношения к женщине, считая ее олицетворением «всего чистого, поэтического, нравственного», Чеменземинли никак не может сог ласиться с традиционным положением мусульманской женщины. Он ярый сторонник «эмансипации» мусульманок, за которыми также необходимо признать высокий нравственный и социальный статус в обществе.

Надо сказать, что вопрос этот широко дискутировался в этот период как в Азербайджане, так и в среде передовой мусульманской интеллигенции всей России. В азербайджанской прессе и литературе начала XX в. женская проблема одна из наиболее обсуждаемых. В Азербайджане (в Баку и в других культурных центрах) часто устраивались публичные диспуты на эту тему.

Одним из главных препятствий на пути к прогрессу, Чеменземинли, как и многие представители азербайджанской интеллигенции той эпохи, считал религиозный фанатизм и отсталое духовенство.

В своих дневниках он предстает непримиримым противником религии. Порой он и вовсе договаривается до атеистических выводов. Для него неприемлемы не просто определенные формы религии, но сама религия в принципе, будь то христианство, иудаизм, т.д. При этом, Чеменземинли признает некоторую роль религии в истории человечества. Его мнение о религии были «мыслями про себя». Отрицая верув бога в дневниках, он не осмеливался публично озвучивать их.

Однажды сатирический рассказ о служителях культа и священных местах («пирах») Карабага, написанный молодым Чеменземинли, неожиданно для него был опубликован в журнале «Молла Насреддин» не под вымышленным, а настоящим именем. На Чеменземинли посыпались проклятия и угрозы, так что он даже перестал показываться из дому.

Лишь в дневниках он находил отдушину и мог поделиться страхом за свою жизнь и душевными переживаниями, которые довели его к мысли о самоубийстве. Только вмешательство и советы его дяди, известного журналиста и редактора Гашимбека Везирова, привели Чеменземинли в душевное равновесие.

Интересно проследть, каким образом такие люди, как Ю.Чеменземинли аппелировали к традиционной среде в вопросах, касающихся веры. В дневниках Чеменземинли обнаруживается немало интересных нюансов.

Во всяком случае, как видно из дневников, привязанность к традиционным устоям иногда сказывается и в его отношении к религии. Так, после расставания с дочерью казацкого офицера, в которую был влюблен, юный Юсиф живя еще в Шуше, он думал найти спасение в молитве и «щедро орошал слезами священную глину во время ежедневных намазов»,как всякий правоверный мусульманин.

Где же та грань, до которой он шел в в адаптации к русской культуре, восприятии европейских ценностей? Что не давало ему раствориться в океане иной культурной среды?

Кроме сильных национальных корней и идеала служения своему народу, конечно же, и иная среда порой надменно указывала ему на непреодолимую границу, давала понять, что хоть он и близко подошел к ней, но все-равно всегда будет оставаться «чужаком», не своим.

Как-бы он ни одевался как они, ходил с накрахмаленными воротничками, учился в одной школе с ними, все-же он не русский, не европеец а всего-лишь «инородец», «татарин». Молодой Юсиф не мог перенести страшное оскорбление, которое было нанесено его самолюбию.

Группа его сокурсников, несколько молодых людей и барышень однажды демонстративно отвергла его компанию. Теряющемуся в догадках Юсифу позже объяснили, что его общество отвергли потому, что он татарин.

Оскорбленное самолюбие молодого мусульманина, которому «указали на свое место», нашло выход в дневниках автора: «Я только тем нехорош, «что я татарин». В выражениях мальчишек прочитывал ненависть и презрение. Их насмешка дразнила меня. Я удивлялся, но напрасно, презрен за то, «что я татарин». Я унижен, я оскорблен, я брошен мальчишеской толпой. Все уместно, все естественно, — потому что «я татарин». Прошло все блаженное, скрылась доброта, исчезло все вдохновенное, и женская нежность и красота. Достались мне лишь оскорбления, за то что «я татарин». Я не оскорблял никого, никогда и не буду, всех хотя не люблю одинакого, но и не презираю. Национальность не приемлю, религии значения не даю. Убежден в равноправии всех национальностей, всякого вероисповедания и всякого пола, как мужскаго, так и женскаго. Я стремлюсь к истине и человечеству, я идеален и нравственно чист. Вот я!! Но только ничтожен, за то, что я татарин».

Горечь признания показывает глубину раны, которая была нанесена чувствительной натуре начинающего писателя. Даже излишний пафос и литературность фраз не дают основания сомневаться в душевных страданиях и оскорбленном самолюбии Ю.Чеменземинли. Возможно, этот инцидент стал горьким жизненным уроком для молодого азербайджанского интеллигента.

Таким образом, сама жизнь проводила черту, за которую не было пути для мусульман-инородцев в Российской империи, насколькобы они ж подошли близко в процессе аккультурации к русской и европейской культуре.

Наиболее логичный и правильный постепенной модернизации традиционного мусульманского общества, в прививании массам новой культуры, образования и тех понятий о человеческом достоинсве, которым сама молодая интеллигенция научилась у европейцев и считала свойствами развитого и цивилизованного общества.

Невероятный порыв радости при встрече с группой интеллигенции, который овладел молодым Ю.Чеменземинли, передает творческую атмосферу той эпохи: «Вечерком был у молодых композиторов бр. Гаджибековых. Я отдал старшему из них мой новый рассказ;… Зайдя в 31-й № «Исламийе» я пришел в восторг, сердце схватилось радостью при виде нашей молодой силы. Тут были кроме композиторов и знаменитый наш драматург… А Ахвердов, группа артистов труппы Араблинского, в том числе наш первый артист Серабский, я видел и С.Ахундова, переводившего «Гяве» на наш азербайджанский язык… Оя! Сколько упований и искренних удовольствий, когда очутился среди молодых побегов старого Ислама… Одни играли на фортепиано, другие на мандалине, ноты валялись на полу, а там в углу, за шкафом книги поэтично стояли на этажерке.»

Этот творческий импульс был подавлен после установления советской власти в Азербайджане, особенно сталинскими репрессиями 1930-х годов, в огне которых погибла большая часть азербайджанской интеллигенции.

Не избежал трагической судьбы и Ю.Чеменземинли. Он был репрессирован и скончался в 1943 г.

По материалам сборника «Научные исследования» Академии наук Азербайджана