Видный историк, филолог, поэт, философ и учёный-энциклопедист Аббаскули-ага Бакиханов (1794–1847 гг.) является ярким представителем азербайджанской исторической науки. Его сочинение «Гюлистан-и Ирам» стало первым монографическим исследованием академического плана. Эта яркая личность привлекала внимание многих русских и европейских деятелей, оставивших интересные суждения и воспоминания о нем.
Воспоминания современников Бакиханова, где в сжатой форме описаны существенные черты его характера, помогают ближе познакомиться с жизнью выдающегося деятеля своей эпохи и тем самым глубже понять его творчество. Воспоминания современников о Бакиханове были собраны в основном из книг, газетных очерков.
В данном материале — воспоминания о Бакиханове одного из образованнейших людей России начала XIX века, писателя, издателя альманаха «Полярная Звезда», А.Бестужева-Марлинского (1797-1837 гг.)
В 1825 году за участие в декабрьском восстании Бестужев-Марлинский был арестован, разжалован в солдаты и сослан в Якутск.
В 1829 году после долгих хлопот, он был переведен на Кавказ в действующую армию, принял участие в последних крупных сражениях с турками, где сражался и известный азербайджанский учёный-просветитель, поэт и писатель Аббасгулу Ага Бакиханов (1794-1847). Здесь они и познакомились. После этого, Бестужев-Марлинский некоторое время жил в Тбилиси.
В рассказе «Военный антикварий» Бестужева-Марлинского приводится эпизод из прифронтовой жизни, в бытность его в Турции в октябре 1829 г. Речь здесь идет об одном офицере, который собирал разные антикварные вещи, но сам в них не разбирался.
«Военный антикварий» (отрывки, 1829 г.)
… К небольшому, но почтенному кругу ученых Кавкахского корпуса принадлежит один офицер, посвятивший себ на изыскание древностей. Занятие это, как по большей части случается, превратилось у него в страсть ослепляющую. Он спит и видит древние медали, ходит и грезит о рунах, надписях, иероглифах. Для образчика, я опишу вам вчерашнее с ним свидание.
— У самых Эрзиганских ворот столкнулся я с этим занимательным чудаком….
— Пойдем ко мне обедать. — Пойдем. — Полдня еще не было, но военный меридиан протянут через желудок. На дороге он завербовал еще двоих товарищей.
Входим. Прежний гарем походил на щепетильную лавку, или на театральную уборную. Ржавые оружия, турецкие уборы, банки и кофейные чашечки, арабские книги и снимки с надписей разбросаны были везде. На римском топоре сушился плащ, окно было приперто курдинскою пикою, а на кровати, вместо подушки лежала пара древних кирпичей. Он с гордостью смотрел как мы лавировали между его редкостями.
— Так эту-то дрянь, — сказал я, ты возишь с собою? Так для нее-то лишаешь себя необходимых в походе вещей, и припасов, и тратишь все свои деньги! — Вандал, острогот! — вскричал с негодованием антикварий: — и ты называешь дрянью сбор чудес, которые обогатят любой народный музеум! Этот остеклевший кирпич, например, подарен мне английским путешественником: он из развалин вавилонских. По нем, может бвть, ходила стопа Семираниды, лилась кровь Сарданапала, и огонь пожара Александра Великиого сохранил его для вечности. Этот прозрачный роговой щит восходит до времени Бактриан, эта стальная поручь с золотою насечкою — века халифов бармесидов…
… — Вы, я думаю, знаете, что Александр, прогуливаясь по Азии, велел раскидывать огромные оружия, стремена, узды, чтоб потомки воображали воинов его великанами? — Читал. — Очень рад. Это не сказка: я в Байбуртском ущелии, послан будучи засыпать перекоп дороги, испорченной, как вы помните, ретирующимися турками — нашел в земле ужасной величины узду.
В самом деле, он вытащил перержавелое железо, имеющее совершенный вид узды, большие кольца на концах, два средние коленца на третьем, удила — да и только! Видя, что мы начинаем убеждаться, он принес еще старый клинок с надписью Marino Falieri.
— Меч этот не слишком древен — произнес он с довольным видом, — но он принадлежал знаменитому по своим подвигам, но несчастному дожу… Но вот, господа, клад, а не диковинка! — прибавил он, вытаскивая огромный шишак. — За эту вещь мусульмане готовы бы дать мне миллион рублей, или столько же ударов кинжала, если б узнали об ее существовании — это шлем Магомета!!! — Мы кинулись его рассматривать: он был граненый и остроконечный, наподобие русских шишаков, и очень заржавлен, однако-ж богатая золотая насечка проглядывала сквозь, а кругом светлела арабская надпись, недавно отчищенная. Нас приводила в сомнение только величина его, при том же по краям не было обычных скважин для ваты и прикрепления налобника и ошейника.
Но догадливый антикварий богат на изъяснения: он утверждал, что голова необыкновенного человека долженствовала быть поукладистее наших: что вместо ошейника он носил, вероятно, кольчатую шапочку с лопастями, а статься может, надевал его на чалму.
В эту минуту дверь растворилась и вошел храбрый майор татарской нашей конницы, Аббас-Кули, человек весьма просвещенный и милый. Мы обступили его с расспросами о трех древностях…
— Знаете ли, каков и какой этот клинок?
— Очень знаю, — отвечал он: — шалун П.Б. выпросил у меня эту старую дрянную полосу, которая служила вместо шашлыка (вертела), велел мастеру вырезать буквы и потом положил в уксум поржаветь.
— А это что за вещь? — сказали мы, предлагая македонскую узду.
— Это… это турецкий треног, — отвечал он, — к трем кольцам пристегиваются путы! — Мы засмеялись, антикварий побледнел.
— Переведите, пожалуйста — сказал он гордо, — эту надпись — вот отсюда, где я вычистил сначала.
— При-над-лежит про-ро-ку Магомету — прочел Аббас-Кули, и хозяин вспрыгнул от радости.
— Не прав ли я? Не говорил ли я, что эта одна вещь стоит сотен других редкостей!
Между тем Аббас-Кули читал далее. — Мы прочли не всю надпись, сказал он: — вот полный смысл ее: «Слава принадлежит пророку Магомету, счастие тому, кто следует корану его, да благословит аллах сию пищу!»
— Пищу! — воскликнули мы все: — да разве у вас кушают под хреном головы правоверных? Ведь это шлем?
— Извините, господа, — хладнокровно отвечал ученый мусульманин: — это крышка с блюда пилаву (плов).
Электрическая искра смеха потрясла нас, и долго не могли мы остановиться. Едва затихал один, хохот другого опять увлекал всех. — Чудесный шлем! — говорил тот сквозь слезы. — Ай-да македонская узда! — прибавлял другой, держась за бока. — Этот дож мог бы выехать на обручение с морем на палочке, — замечал третий. — Аббас-Кули поглядывал на нас, как на сумасшедших, и комическое отчаяние антиквария довершало картину…
**********
С 1830 по 1834 год Бестужев-Марлинский служил в Дербенте. Участвуя в походе на Дагестан в 1831 г. на Северном Кавказе, он вторично встретился с Бакихановым, который принимал непосредственное участие в походах под начальством генерала Панкратьева. Бестужев-Марлинский отмечал важную роль Бакиханова при переговорах с горцами, в результате которых последние сложили оружие.
Бакиханов и Бестужев-Марлинский приняли непосредственное участие в боях за овладение аулом Чиркей за рекой Сулах, лежащей «в обрывистой, мрачной впадине».
Согласно рассказам Бестужева-Марлинского, решающая роль в предотвращении кровопролития принадлежит именно Бакиханову, который и вел переговоры от имени русских: «С нашей стороны командующий войсками прислал для переговоров Аббас-Кули Бакиханова, мусульманина, и известного своей ученостью, достойного преданностью. Со стороны Чиркейцев договаривался именитый между них человек, Джамал…»
После долгих споров и возражений, дело разрешилось — Бакиханову удалось уговорить противников сложить оружие.
За время, пока он служил на Кавказе, Бестужев-Марлинский ознакомился с историей и бытом края, азербайджанским и арабским языками, что дало ему возможность написать большую часть своих повестей и романов, принесших ему известность. Азербайджанский язык Бестужев-Марлинский выучил основательно. В его произведениях чувствовалось не только значение отдельных слов — он приводил изречения, пословицы, отрывки из песен, некоторые строки из Корана.
Бестужев-Марлинский писал: «Замечательно, что у татар (азербайджанцев — прим.) читать и петь выражается одним и тем же глаголом — охумах.»
Хорошее знание языка позволило Бестужеву-Марлинскому блестяще перевести на русский язык в таких же цветистых выражениях знаменитую скорбь Мирзы Фатали Ахундова на смерть Пушкина. Интересовали Бестужева-Марлинского и памятники — Кавказская стена за Дербентом, Шамхорский минарет и другие, от которых он был в восторге.
По материалам книги «Современники о Бакиханове»
| Воспоминания современника: забытый подвиг юного Аббаскули-ага Бакиханова (1835 г.) |
| «Вместе брали Сардар-Абад и Эривань»: заметки Грибоедова о Бакиханове |