Г.Араслы

Перу знаменитого азербайджанского поэта Физули, помимо прочего, принадлежат и многочисленные касыды (лирические стихотворения, твёрдая поэтическая форма народов Ближнего и Среднего Востока, Средней и Южной Азии). Связанный с литературными традициями XVI века, Физули создал на азербайджанском, персидском и арабском языках молитвы, словословия пророкам, элегии и панегирические стихи.

Исследователи, касаясь персидского дивана Физули, очень часто ошибочно считают персидские касыды поэта частью этого дивана. В частности, такие турецкие исследователи, как Абдуль Кадир Карахан, Хасибе Мазиоглу, написавшие о Физули объемистые труды, не сумели различить персидские газели Физули от его же персидского дивана.

В своем Куллияте (поэтический сборник) Физули, касыды поэта отделены от других его произведений и переписаны вместе со специальным предисловием Физули, как самостоятельное сочинение.

В конце предисловия поэт следующим образом объясняет, как и с какой целью он собрал свои касыды и привел их в порядок: «К составлению данного предисловия и написанию сих слов меня побудило то обстоятельство, что когда-то я занимался этой отраслью изящного искусства (т.е. касыдами), написав в разное время и на разных языках несколько касыд: восхваления о единстве божия, словословия о пророках, хвалебные стихи об имамах и оды падишахам. С божьей помощью многие из них прославились, а некоторые же, поскольку были неподходящими, оставались под тайным покровом. Проснувшись от беспечности, я признал за благо собрать воедино свои разбросанные стихи. И я решил собрать эти подвергшиеся гнету времени сочинения с тем, чтобы они стали известными и знаменитыми. Поскольку касыды – хороший вид поэзии, то будет очень жаль если они потеряют свою силу и не доставят наслаждения грядущему поколению».

Эти строки показывают, что предисловие охватывает не только касыды на персидском языке, но и все прочие касыды поэта, написанные на азербайджанском и арабском языках. Поэтому переписчики азербайджанского дивана поэта не включили в этот диван его касыды, почему отсутствуют касыды и в персидском диване. Можно сделать вывод, что поэт собрал воедино все касыды, которые он писал на трех языках.

Кстати, следует отметить, что академик Е.Бертельс был первым исследователем, сообщившим научному миру об арабских касыдах, содержащихся в этом Куллияте. В своей статье «Арабские стихи Физули», написанной еще в 1930 году, Е.Бертельс анализировал касыды, написанные поэтом на арабском языке и опубликовал подлинник двух из этих касыд вместе с их переводом на русском языке. Эту статью Е.Бертельса заграницей поняли ошибочно вследствие чего арабские стихи поэта приняли за арабский диван. В самом деле, ученый отмечал, что арабские стихи Физули состоят из тех восьми касыд, которые содержатся в указанном Куллияте. Но здесь сказалась другая ошибка так как по имеющимся данным, сам поэт рассматривал свой арабский диван, независимо от этих касыд, таким же самостоятельным диваном, как и азербайджанский и персидский диваны.

Кроме того поэт очень часто в своих произведениях говорит о своих арабских стихах. В предисловии азербайджанского дивана он высказывает следующие мысли, в которых содержится «совет» собрать воедино газели, написанные на родном языке: «Однажды некий кумир с мускусоподобным пушком на личике, чью родинку было бы погрешностью сравнить с мускусом Хотана и из-за чьих возбуждающих зависть кудрей судьба татарского мускуса протекала бы в смятении, плавно и грациозно, как стройный кедр, распростерла на меня несчастного, тень своего милосердия и сладкими, сочуственными речами спросила про мое самочувствие и высказала мне ласку. В минуты сердечного общения и в момент собеседования она промолвила: О, цветок из сада красноречия, о ранневесенняя зелень из лужайки прелестных фраз! Благодарение богу, что он сделал доступной для тебя волю к благословенному успеху и способность украшать божественные веления и поручил тебе покорение царства поэзии и прозы и постепенно дошел до тебя черед возглавить странами изящных слов.»

И далее: «Хотя у арабов, персов и тюрок много единоязычных знатоков, но подобного тебе, обладабщего всеми языками и вмещающего в себя и поэзию и прозу – нет. Пока твой ключ многоязычья вполне в состоянии раскрывать двери благодати всему свету и водолаз твоего поэтического дарования может, нырнув в пучину, доставать со дна моря красноречия перлы совершенства и раздаривать их всем знатным и плебеям. Некоторые из населения мира получили свою долю благодати из твоих жемчужноподобных сочинений и загадочных ребусов, а некоторые уже наслаждались твоими месневи и касыдами, некоторые же запечатлели в своих сердцах твои персидские газели, а некоторые уже познали усладу твоих арабских декламаций. Упаси бог, если тюркорожденные любители не извлекут пользы из благодати твоей поэзии, или эстеты из тюркских племен не найдут в саду твоих изреченных слов пышных цветов дивана газелей».

Отсюда становится ясным, что арабских стихов написанных поэтом, так же много, как и его азербайджанских и персидских, и что его арабские стихи состаяляют отдельный диван.

И в предисловии, написанном к персидскому дивану, поэт, касаясь арабских стихов, пишет: « … я почувствовал в себе склонность к стихам, и я, опоясав себя поясом усердия, начал писать стихи. Временами я писал стихи на арабском языке и радовал знатоков арабской поэзии. Это для меня было не трудно. Потому что арабский язык был языком моих ученых дискуссий».

В том же предисловии поэт, говоря о составлении персидского дивана, приводит такой эпизод: как-то некий школьник-перс обратился к нему с просьбой прочитать несколько бейтов из своих стихов: «Я прочел ему несколько отрывков из арабских и тюркских стихотворений. К тем отрывкам я добавил еще некоторые изящные бейты и из моих же касыд из муамма (шарад). Он сказал, что ‘эти стихи написаны не на моем родном языке. И поэтому они меня захватывают не особенно. Вы должны мне прочесть на персидском языке любовные газели, которые раздирают душу’.

Ясно, что стихи, которые прочел Физули на арабском языке, не были касыдами.

Младший современник и земляк поэта Ахди Багдади, отмечает, что «его (Физули) арабские стихи известны среди арабских стилистов». Придворный библиотекарь Шах Аббаса Сефеви – Садикбек Афшар в своем «Меджме-ул-хэвас» указывает, что Физули закончил «Диван арабских газелей и касыд» и что он лично читал этот диван, написанный рукой Физули.

Физули писал: «Для покорения городов искусства поэзии, я поднял знамя слов. Благодарение богу, что ключом различных языков мне удалось открыть двери искусства поэзии. К каким бы дверям я ни подходил, в тот же миг я открывал их перед мудрецами. То в саду месневи я срывал цветы, то в долине газели я бегал за сернами с мускусным запахом, то в науке поэтических шарад я прославил свое имя, то игрой касыд я покорял сердца великих и ученейших людей. Хотя газель и месневи в мире пользуются известностью, но они далеки от порока чрезмерного преувеличения или преуменьшения. И в самом деле, выражении касыды трудны для понимаиия и загадочны, а смысл их — глубокий. Ряды его строк служат кафедрой для эктании падишахам».

Физули пользовался и жанром касыды с целью увещать современных ему повелителей. Физули казалось, что если он увещает и призовет современных ему падишахов, султанов, ханов к справедливости, то они станут хорошо обращаться с народом и оправдают те положительные качества и свойства которые Физули приписывал им в своих касыдах. А это принесет пользу для справедливого управления страной.

Касыды Физули посвященные Шах Исмаилу Хатаи, турецкому султану и правителям Багдада, сильно отличаются от касыд придворных поэтов: они, можно сказать, далеки от бессмысленных восхвалений. Главное в них – описания природы и пропаганда научных знаний. Очень часто поэт встречает победивших повелителей с требованием о справедливости, милосердии: повествуя об историческом прошлом страны и идеализируя государей минувших времен, он противопоставляет их своим современникам.

Касыды Физули можно назвать художественным изложением средневековых научно-философских воззрений. В его касыдах подробно изложены общественные вопросы. Вот почему поэт не мог встретить сочувствия и интереса к своему творчеству ни со стороны турецких шахов, ни со стороны турецкого султана и аристократов.

Возьмем для примера следующую касыду Физули:

Если из предметов мира
ничего не будет налицо — не беда.
Но беда, если не будет налицо
справедливый правитель.
Не беда, если судьба
пошлет нам горе и печаль,
Беда, если не будет великодушного,
способного понять людское горе.

Если у больного тысяча болезней
– ничего, но беда,
если не будет
Для их исцеления искусного врача,
тогда каждая болезнь
станет опасной.

Беда, если страна окажется
разрушенной, как
сердце влюбленного,
Но несчастье, если о ней не узнает правитель,
увлекшись красотками,
И предатся страстям,
отдалится от населения царства.

Покинет любящую и
возлюбит ее соперницу
С течением времени
разрушится основа
здания милосердия.
Постепенно тщетным станет
талисман устройства общества.
Лечение сжатых сердец –
болезнь весьма опасного свойства.

Вознаграждение упрямого царя –
смертоносная отрава.
С какой надеждой излить
и объяснить горе и печаль,
Если нищий поймет мое извинение,
хуже чем грубый ответ!

Здесь очень ясно раскрывается суровая правда, которой мы абсолютно не видели во многих касыдах придворных поэтов. Мечтая о счастье своего народа, поэт-патриот думает о том, чтобы народом правили на основе принципов справедливости. Можно заменить все недоступное в мире, но когда государь несправедлив, дело становится трудным; горе можно облегчить, если его излить перед сострадательными людьми; болезнь можно лечить с помощью опытного врача; но когда правитель – жестокий тиран, предается похоти и страсти, тогда дело принимает трудный оборот, ибо от этого страна разрушится, как сердца влюбенных; дом милосердия рассыпится в щепки, нарушатся устои общества; даже благодеяния злонравных шахов превратятся в смертоносную отраву и погубят живые души, грубый ответ прозвучит хуже смерти…

После этих обличений жестокий тиранов следуют строки , в которых поэт рисует образ справедливого царя, при котором страна изменила бы свой облик:

Как блажен царь,
если под его справедливой сенью
Крестьянин
Посеет солончаковую землицу ячменем,
пожнет колосья
Плеяды небес!

Физули дает понять, что управлять страной – предприятие очень ответственное ибо «повелитель является посредником народа между смертью и жизнью». Неправильные повеления, естественно, вызовут смуту и произвол.

В касыде, посвященной Мехмет паше, говорится:

Если не будет власти,
то тиран вызовет в мире смуту,
Если не будет власти,
устои царства лишатся прочности.
Государь тот,
в чьей природе нет алчности.
Государь тот,
в чьих делах отсутствует двуличье.
Государь тот,
чьему повеленью покорен рок.
Государь тот,
чьему велению подчинена судьба.
Если он заметит, что
свеча притесняет бабочку,
Отсечь должен ей головку,
не думая, что причиняет ее свету урон
Если он не найдет у правды
милости успех для царства,
То что за смысл претендовать
попусту на престол царя.

Очень интересна композиция и структура касыд Физули. В любой его касыде вступление начинается с описания какого-нибудь предмета. В этом описании показываются все особенности этого предмета; затем касыда посвящается уже восхваляемой личности. Касыды с рефренами «перо», «кинжал», «вода» построены именно таким образом.

В касыдах Физули значительное место занимают описания природы, ее поэтически красивых ландшавтов и живописных панорам. Чаще всего поэт описывает смену времен года. Он мастерски изображает зиму, весну, лето и осень. В некоторых же касыдах поэт ведет речь о науках, об искусстве.

У Физули имеется несколько стихотворений посвященных довольно интересной теме – о преимуществах пера; в этих касыдах – «Калемийе» — (ода о перьях) — речь идет о силе, общественном значении пера. Например в касыде «Калем» («Перо»), на азербайджанском языке, Физули пишет:

Разве может описать перо
красоту лица любимой.
Когда само перо благоухает мускусом,
как лик любимой?

Далее рассказывается о том, как перо рассыпает вокруг себя мускус, расписывает красоту личика возлюбленной, т.е. заливает бумагу за собой мускусом, и подобно тому, как Хызр испил из мрака живую воду, оно тоже часто погружается в мрак (т.е. чернила), а потому оттуда, отрадно возвращаясь, снова ходит по бумаге. Поэт уподобляет перо купцам, а строки – цепи караванов, следующих друг за другом; скрипучий бег пера по страницам он именует слиянием серебра с золотом, карандашный грифель – сурьмой, придающий волосам особый блеск.

В то же время Физули подчеркивает общественную роль пера. Он говорит, что «перо своей черной головкой ходит по рукам, у него на лбу начертано злосчастье и обречено проводить свои дни в злополучии». Подлинную трагедию пера поэт объясняет тем, что «перо постоянно своей речью накликает на себя несчастье и, разоблачая сокровенные мысли, попадает в беду.

В ряде касыд Физули нашли свое отображение исторические события его эпохи. В касыде, посвященной одному из сефевидских полководцев, поэт повествует о восстании арабов и подавлении его каким-то ханом. Он устами ягненка описывает восстание, которое подняла Рабиа вместе с Мансуром и Хафизом и, разграбление деревень при подавлении восстания войсками хана.

Поэт описывает такое тяжкое положение арабских крестьян, которые, убежав из своих деревень из-за неуплаты обременительных налогов, влачат жалкую жизнь вдали от родных мест: «На их шее висело много долгов (неуплаченных налогов). Им было трудно платить даже один динар. То они бегут в сторону Басры, то отправляются в сторону Джезаира. Вследствие того, что их коровы нагружены тяжелым грузом, они потеряли надежду… Их постоянное бегство с места на место мучило и овец, которые без конца бегали взад и вперед, а в результате, устав от тяжести собственного курдюка, изнурялись… Овцы всегда боятся переходов, постоянно опасаются падения».

Эти строки ясно показывают как тяжело жилось арабским крестьянам в период сефевидского владычества и как жестоко подавлялись восстания, возникавшие в результате тяжелых налогов. Правда Физули в касыде говорит и о «победе» Хана. Но описываемые события свидетельствуют о высшем пределе притеснений, несправедливости и жестокости.

Эта касыда является художественным документом, свидетельствующим о тяжелом положении народных масс арабского Ирака в период сефевидского господства.

В касыдах поэта также обильно содержатся заметки и наметки, связанные с его биографией. В одном жизнеописании (менкебе), написанном на религиозную тему, после восхваления Али и его святости, поэт подробно говорит о своих обидах, о пренебрежении к поэзии, искусству со стороны людей, среди которых ему приходилось жить и творить; жалуется на то, что эти люди далеки от духовного наслаждения, что они насмехались над ним, обзывая его колдуном и Меджнуном.

Я теперь в такой стране,
что от скудости там
На людей образованных
вешают всякие недостатки,
Не понимают ни вкуса поэзии,
ни тяжести недуга сердца.
Называя хлебом колобок,
готовый броситься за ним в пекло.

Мое острое перо,
мой воспламеняющий сердце стих,
Если заговорят об основах
Келима иль тайнах Тура,
То они посмеются –
что это, поэт иль безумец?
Другие скажут:
дело его – колдовское, а слова — лживы.

Столько потекли на меня
потоки иронии и насмешки,
Что в моем сердце
потух огонь желанья.
Я сею перец,
а пожинаю урожай камфоры…

И мое опечаленное сердце
стало цвета земли Индостана,
Дай-ка украшу свои стихи –
и я убрал их жемчугами,
И уставал, пока я извлекал
из моря слов жемчуг или коралл.
И от обид судьбы,
взволновавшейся словно море,
Мои глаза проливали
кровавые слезы целыми морями.

Таким образом, в своих касыдах Физули, по существу, говорит о своем положении, о своем духовном мире, в них проявляется сильный и вольный характер поэта.

В преподнесенной Джафарбеку касыде он пишет:

В мраке изумления радение о тебе,
что дал мне язык,
Я – попугай речистый,
пища моя – сахар, а обитель – Индия.
Я не совсем склонен на падаль мира,
как гриф,
Я – феникс по натуре,
для пищи моей
достаточно одной косточки.

Сотни красноречий
в моем даровании звучат,
как песня, однако,
Кто поддержит зеркало,
чтобы я сказал о тайне сокровенной.
Я обитаю там,
где не имею малейшего доверия.

Ясного мнения,
а вина за великодушия солнцу подобна.
Что за польза изжить насильно
нить и степень моего воспроятия,
Когда бечевка неба
безралична этому племени.
Хотя в мире реальном
не имею я величья и блеска,
Зато в идеальном мире
нет подобного мне обладателя
счастливого сочетания звезд.
Украшающий опору
престола вечного царства – это я.

Чье повеленье
действует в любой стране
посредством моего слова.
За мирские богатства
я не стану просить царей,
Я сам царь царей,
и мое царство – вечно!
Я – прославленный и не покорен
господам гордецам, но
Людям науки я —
пылинок дороги и прах их порога…

Так демонстрирует поэт перед Джафарбеком свое духовное и нравственное превосходство. Нечто аналогичное выражено и в его кит’е «Падишах страны…». В ней поэт с гордостью говорит, что он – повелитель, восседающий на престоле вечности, что он не преклоняется перед султанами и шахами.

Поэт держит себя гордо перед людьми, которые опираясь на свои богатства, проявляют чрезмерную чванливость и спесь, он он очень скромен в отношении людей просвещения и науки, питая к ним чувство уважения и почета.

В письме, написанном в дифирамбической форме в адрес Мухаммеда Гази, поэт пишет о своем одиночестве и нищете:

Кто я? Я –
нищий беспомощный,
Нижайший из рабов,
ничтожный слуга;
Созерцатель обители
дел терпения и покоя,
Спутник по тракту
бедности и тления.

В то же время поэт горд и смел; «единственный в мире уединения», он не стремится «к делам мира», он равнодушен «к назначениям иль увольнениям»; богатый духом, Физули высоко ценит свое человеческое достоинство:

Внешне я — нищий,
по натуре я щедрый,
Существом я – муравей,
духом же я – жар-птица.
Мое высокое достоинство
не соблаговолит принять,
Если даже Соломон
преподнесет мне дар.
Я абсолютно бренный,
но я не приму
С признательностью
к Хызру живой воды.

Здесь Соломон, по-арабски Сулейман, имеет двоякий смысл: если с одной стороны, поэт под Сулейманом имеет в виду известного библийского царя-пророка Соломона, то с другой стороны, он подразумевает своего современника, турецкого султана Сулеймана. Тем самым, поэт смело превозносит свою непреклонность перед могущественными современниками.

Смело и открыто выражая свой протест, свое возмущение сильными мира сего, Физули, однако, с горечью пишет о том, что никто из народа не проявляет к нему заботы, что некому излить свое горе.

Не скажут, что я дикий,
но из моего народа
Никто не проявит
ко мне заботы.
Нет никого,
кому бы я излил свое горе,
Кого бы я
упросил или требовал.
Среди рубиноподобных камней
расположена отчизна,
А шипы, как цветок,
я избрал себе обителью.

В своих касыдах Физули часто дает описания Багдада, образно и красочно воспевает его. В касыде, преподнесенной султану Сулейману, поэт описывает Багдад:

Писец судьбы,
что чертит пером мудрописца.
Занес на страницу времен
описание любой страны.
Нарек край Багдада
прозвищем город пребывания мира,
Дабы все страны, какие есть на свете,
выказали ему восхищение.

Поэт рассказывает об истории Багдада; вспоминает погребенные в Багдаде святые личности, выдающихся людей науки, искусства; он говорит об известных государственных деятелях, которые правили здесь; Лейли и Меджнуны, Фархады и Ширины создавали духовную сторону жизни в Багдаде; по мнению Физули, Багдад – город справедливости, здесь никогда тирания не может существовать долго.

И в касыде, посвященной Аяз Паше, поэт дает описание Багдада, страны, являющейся предметом зависти семи климатов, страны, которая озарена справедливостью, отличается умеренностью климата и живописностью своих просторов.

Лирические отступления в касыдах Физули многообразны. Он начинает свои касыды иногда описанием весны, иногда изображением воды, кинжала, предутреннего ветерка. Некоторые его касыды написаны с философским вступлением, некоторые же содержат в себе сентенциозное отступление.

Но среди всех этих касыд отличается одна касыда, написанная в форме терджибенд, т.е. припева, состоящего из двух рифмующихся полустиший. В этой касыде поэт описывает, как Аяз Паша вводит свои войска в Багдад для подавления восстания, вспыхнувшего в Басре. Здесь, по всей вероятности, речь идет о восстании, которое в 1543 году Аяз Паша подавил с помощью своей сильной армии. Ал-Агешемского шейха, с которым Аяз Паша вел борьбу, он называет провокатором, смутьяном. Весьма любопытно, что поэт показывает, как этот шейх притеснял крестьян и вел борьбу лишь за свои личные интересы.

Он пишет:

Если он взглянет на посев
какого бы то ни было
обнищавшего крестьянина,
Что бы он ни оставил ему для сева,
было благодеянием.
Не хотел всходить посев
от страха перед ним,
Хотя горькие слезы землепашца
служили дождем для посева.
Если кто-нибудь из его людей
одну ночь погостил бы
в любом доме,
Гостем он просто назывался,
на самом же деле был разбойником.

Как видно, Физули глубоко ощущал тяжелые страдания крестьян. Его строки довольно отчетливо показывают, что как в годы турецкого владычества, так и в период сефевидского господства в Ираке жизнь арабских крестьян была чрезмерно тяжелой.

Язык касыды Физули относительно труден и тяжел. В своих касыдах поэт в большей мере пользуется научными и историческими понятиями и выражениями.

Между тем у поэта имеются и касыды, в которых реально и мастерски описана красота природы, воспета духовная красота человека. Эти касыды отличаются не только насыщенностью содержания, но и простотой языка и доступностью смысловых значений.

Самобытность Физули проявлялась и в области поэтических форм. В этой связи большой интерес представляет касыда поэта, которую он преподнес султану Сулейману. Они весьма оригинальна по своей структуре. В ней в первом куплете имеются четыре теркиббенда, т.е. в конце строфы повторяется меняющийся каждый раз припев, состоящий из двух рифмующихся полустиший. Во втором куплете шесть теркиббендов, в третьем – восемь, в четвертом – десять, в пятом – двенадцать, в шестом – четырнадцать, затем шестнадцать, наконец 18 теркиббендов.

По материалам книги автора