Ариф Абдуллазаде (1940 — 2002) был известным азербайджанским литературоведом, переводчиком и поэтом. Абдуллазаде также работал переводчиком в Турции (1970-1972 гг.), изучал стили разных писателей.
На азербайджанском языке у себя на родине Абдуллазаде выпустил немало книг со своими стихами. Для его творчества характерно пристальное внимание к внутреннему миру современника, активно ищущего ответы на важнейшие вопросы жизни.
В 1986 г. издательство «Советский писатель» выпустило сборник его стихов, переведенных на русский язык.
В данном материале — избранные стихотворения А.Абдуллазаде зарубежной тематики, в том числе, Турции.
**********
БАГАМСКИЕ ОСТРОВА
Вы картиной абстрактной
покажетесь мне,
когда наш самолет
развернется над вами.
Острова —
точно шляпки грибов на волне,
Острова —
точно шляпки грибов в океане.
Жили люди когда-то
на ваших песках,
золотистых и горьких,
как соль океана.
Но куда-то уплыли..
Затерялись в веках.
И следы на песке
замело ураганом.
И спять вы одни —
со своей красотой,
пережившей века,
череду поколений,
со своей нищетой,
со своей наготой,
оголившей кокосовой пальмы
колени.
Если б в недрах у вас
оказался уран,
если б нефть подпирала
песчаные дюны,
на поклон к вам
сбежалось бы множество стран,
вас одело б до пят
городов многолюдье.
Город криком своим
огласит берега…
Свет реклам отразится
в полуночном небе…
Это — сон мой,
мечты своевольной река.
Самолет лег на курс.
Остальное все — небыль.
Вы картиной абстрактной
уплыли в туман,
когда наш самолет
развернулся над вами.
То ли вас поглотил,
осердясь, океан,
то ли попросту вы
затерялись в тумане.
ЗИМА В ВИЛЬНЮСЕ
Зима уже не за горами.
Над Балтикой — ее крыло.
Закат осенний догорает.
Морозный холодок окраин
под утро выстудил стекло.
Зима приходит — гость незваный.
И кашляет, и уши трет,
и просит места за диваном в углу,
где дует из-под рамы.
И про погоду что-то врет.
Мы впустим этот первый холод.
Он затаится, словно мышь.
Померкнет даль.
Затихнет город.
Ночь взвалит тишину, как гору,
на спину запотевших крыш.
А утром — снег. Метет поземка.
И тишина чиста — как снег.
И не поймешь, что там за домом
— Гора, собор иль дуба крона,
укутанная в белый мех.
И этой тайны не нарушу
я шумом слова,
в тишину вхожу неслышно,
словно в душу самой природы.
Через стужу я выхожу в свою весну.
И этот день, укрытый снегом,
и этих улиц белизна,
И холод обнаженных веток
— вошли в мена студеным сватом,
как будто жизнь вошла сама.
И снова вечер. В окнах — темень.
И будто море — за окном.
Шумит метель.
И белой пеной кропит деревья, моет стены.
А ночью входит в спящий дом.
И я бросаюсь в это море.
Плыву во сне как наяву.
Над головой сомкнулся город.
А там вдали белеют горы.
Я вижу их и к ним плыву.
И не понять мне, где я, с кем я.
И речь на языке каком.
Вокруг меня чужие стены.
Но не хочу я перемены.
И сладок сон —
как отчий дом.
ДВОРЕЦ В ЛЕНИНГРАДЕ
«Он создан без единого гвоздя…
Такую красоту нельзя скреплять гвоздями..
И в этом смысл… И это все — не зря…
Ведь «красоту скрепляют лишь глазами…»
Так говорил седой экскурсовод,
разбрасывая зерна междометий.
А я какой-то чувствовал завод
в своей душе.
В ином я видел свете
дворец, восставший из сырой земли,
я эту землю видел,
видел лица его строителей,
что на плечах несли
«великолепье» северной столицы.
Откуда грусть, откуда эта грусть?
Дворец светился, цвел, переливался…
Быть может,
это дней минувших груз
мне одному
в наследство передался.
ОТ РИМА ДО НЕАПОЛЯ
От Рима до Неаполя
вела нас дорога платная,
дорога —
с глазами
карманника и обирателя,
с душой —
профессионального вымогателя.
От Рима до Неаполитанского залива
дорогу эту выстилают лиры…
Холмы и поля мелькали
за окнами.
Как лента, накручивалось
на колеса шоссе.
И вечер жаркой тушей
наваливался
на стекла автобуса
— так на соседа
наваливается задремавший сосед.
И чувства мои
накручивались на колеса
моей дорожной,
неспокойной судьбы.
Во мне рождались
какие-то вопросы
о смысле этой
постоянной борьбы,
которую ведет человек с рожденья
с темным пространством
открывшегося пути,
с ночными призраками
своего сомненья,
с желаньями,
что всегда впереди.
И чтобы достичь какой-то гавани
и написать свое имя
на дорожном столбе,
ты должен растратить
себя по капле,
растворить
без остатка себя в стихе…
От Рима до Неаполя
вела нас дорога платная,
дорога
— с глазами карманника и обирателя,
с душой
— профессионального вымогателя…
МАЛЬЧИК ИЗ СТАМБУЛА
«Сигареты «Самсун»..,
Жвачка «Айлора»…
Фотографии-кинозвезд…
Безделушки…
Эй, прохожий! Скорей покупай!
Здесь товар для любого взора
Эй, прохожий!
Здесь товар для любого уха.
Покупай!..
Вот видишь — эта красотка,
размером девять на двенадцать,
готова выскочить из журнала.
А если этого мало, мы найдем ей подругу.
Жизнь свою мы пустим по кругу.
Покупай!..
Золотые зажигалки!
Солнечные очки!
Продаю их бесплатно почти!..
«Послушай, сынок, а как тебя зовут?»
Э, зачем тебе мое имя…
Были бы деньги.
Проживу без имени — с ними
Были бы деньги.
Остальное найдется.
Остальное —
вокруг меня соберется.
Друзья и подруги, удача и слава.
Жизнь—это большая забава,
когда в золоте купаются руки…
Я разбираюсь в этой науке.
Покупай!
Украшения для рамазана.
Приятно для души
и легко для кармана.
Покупай! Пока солнце светить не устало,
пока ночь на Стамбул не упала.
Покупай!..
НАЗЫМУ ХИКМЕТУ
У тебя на родине нахожусь я,
Назым.
Если посмотришь на карту,
лошадиной сродни голове
очертанья твоей страны.
К Средиземному морю
припала губами.
Погрузилась по ноздри
в соленые волны.
И не может досыта напиться.
Я над морем иду,
поднимаюсь по улицам пыльного города,
смотрю на него
глазами твоих стихов.
Речь собратьев твоих вьется,
как горная тропка,
вокруг вечных, как горы,
тем, нависает над ущельем отчаянья,
лезет вверх — на пик недоступной удачи,
отступает назад,
теряется в ледяном тумане сомнений,
выползает из-под оползня бед
и опять устремляется в гору.
Твои соотечественники любят работать,
Назым.
Надо лишь в руки лопату им дать,
в душу — веру вложить,
а сила у них найдется.
Народ твой умеет говорить
как все и умеет молчать по-своему,
умеет хранить свою тайну
и умеет делиться ею со всеми.
Народ твой влюблен в свое прошлое,
а на будущее смотрит рассеянно.
В настоящее он вглядывается
через слово,
через цветные стекла обыденных слов,
окрашенных нашими надеждами.
За этими стеклами мир
переливается всеми красками,
жизнь не отличишь от рекламы,
жизнь становится этой рекламой,
она мигает, рассыпается блестками,
вопыхивает, переливается и гаснет.
Слово «жизнь» все чаще заменяется
словом «деньги».
Деньги стали
молитвой и богом,
деньга стали
семьей и друзьями, деньги стали
сердцем и памятью.
По-разному к тебе относятся
на твоей родине,
Назым.
Бедняки принимают твои стихи
в объятия.
А те, для кого слово «деньги»
дороже цветущего куста роз,
рассеянно ощипывают
лепестки твоих строчек
и снисходительно бормочут:
«Стихи прекрасны…
а жизненный путь нам чужд…
жизнь без завершения…
могила на чужбине… под снегом…»
Любят тебя с испугом,
оглядываясь по сторонам,
любят тебя с надеждой,
распрямляя усталую спину.
Я встретил девушку,
она любила твои стихи
— как ветер и море.
Она несла твои строки в руке —
словно факел.
И ночь становилась светлее,
и слезы мешались с огнем,
и следы зарастали
огненными розами.
У тебя на родине нахожусь я
Назым.
Если посмотришь на карту,
лошадиной сродни голове
очертанья твоей страны.
Я вглядывался в ее
прозаичные дни и рекламные ночи,
я вкушал виноград ее песен,
я касался губами отягощенных соком
виноградин твоих стихов.
Их вскормила эта земля,
эти дожди их вспоили,
это солнце согрело их плоть.
Руки твоего народа окапывали
вечный виноградник поэзии,
на котором вырос твой куст.
Он разросся,
перешагнул через границы
и стал достоянием мира.
Мы подходим к нему
и слышим твой голос:
«Жить, как дерево одинокое,
свободно, отдельно жить, жить,
как лес, по-братски и вместе,
как деревья в лесу — дружить,
— наша мечта, наша судьба!»
ДРЕВНИЕ ГОРОДА
Есть в нашем мире города,
что смерти не подвластны,
они не согласуют ход свой
с ее привычным расписаньем,
они запаздывают
к станции конечной,
где ждет их смерть—
дежурная на полустанке,
там рельсы поржавели в тупике
и красный светофор в ее руке,
как факел, тлеет.
Дежурная сквозь ветер перемен
оглядывает даль.
Темнеет…
А города всё живы:
Рим — мраморными улицами,
Эфес — колоннами нагими,
Помпея — стенами, восставшими
из пепла…
Всё живы города:
одни — старинной башней,
воротами из белого песчаника,
другие — вековой чинарой
и чашей каменного цирка…
Человек давно уже покинул
дороги своей жизни,
а города живут.
Они, как странники,
опираются на посохи Колонн
и нищенский свой узелок,
в котором сыр овечий и маслины,
развязывают вечером
в тени обветренных замшелых стен,
а стены живы
следами давних битв,
а битвы живы
словами нетленных
песен и сказаний.
Когда я роюсь в развалинах веков,
прислушиваюсь к посвисту стрел
и смрадному дыханию пушек,
я словно слышу голоса этих городов:
«Человек, великий Человек,
слабый Человек, Время, мудрое Время,
жестокое Время, мы здесь,
мы живы, мы существуем!
А где ты, Человек, где ты, где?..»