В истории азербайджанской культуры, общественной мысли, духовного развития Гасанбеку Меликову-Зардаби (1842-1907) принадлежит особое, весьма значительное и важное место. Выпускник Московского университета, ученый-дарвинист, педагог и общественный деятель, основатель национального театра и благотворительного общества «Ниджат», член Бакинской городской Думы и воспитатель нескольких поколений интеллигенции, Зардаби в 1875 году начал издавать и первую газету на азербайджанском языке – «Экинчи».

Обычно это название переводят как «Пахарь», и это верно. Но порой название газеты переводилось и как «Земледелец» или «Сеятель». Великим сеятелем можно по праву назвать и самого Зардаби как в прямом, так и в переносном смысле слова. Блестящий знаток естественных наук, агрономии, он занимался и теоретическими проблемами земледелия, и практическими вопросами агрокультуры.

Человек энциклопедических знаний, неуемной энергии, полный сил и желания работать ради блага народа, Зардаби оказался «нежелательным» человеком в Баку, ему пришлось прервать свою общественно полезную деятельность в этом городе и поселиться хоть и в родной, но в ту пору захудалой, маленькой деревушке Зардоб – вдали от газет, театров, школ. 18 лет провел он в этой вынужденной ссылке, ни на день не прекращая своей подвижнической работы.

Выписывая из Министерства земледелия различные семена, Гасанбек старался пропагандировать эти культуры среди своих односельчан: ему удалось привить в окрестностях своей деревни картофель, помидоры, хлопок… Он был сеятелем в прямом смысле этого слова. Но он был им, как говорилось выше, и в переносном, более широком смысле.

Каким видели Зардаби его современники?

Один из них отмечает, что он был «шестидесятником», упорно размышляющим, как и герои Чернышевского, над вопросом «что делать?». На мучивший Зардаби вопрос «что делать?» власти отвечали своим собственным вопросом: что с ним делать? Как с ним быть? Слишком уж неспокойным, неудобным, неуживчивым казался им Гасанбек.

Как вспоминала супруга Зардаби Ханифа ханум: «Ни один шаг его жизни не сообразовался с его личным расчетом – все для бедной, отсталой родной нации. Он не любил слов, он работал там, где была назревшая нужда, работал планомерно, неустанно и обдуманно».

Этого-то и боялись. Сразу после окончания Московского университета в 1865 году Гасанбек устраивается на работу в Тифлисскую Межевую палату и сразу же делает все, что в его силах, для облегчения положения крестьян. И очень скоро начальник Межевой палаты, кстати, лично очень уважавший Гасанбека, ставит перед ним ультиматум: или перестать «учить» начальство и не «портить» крестьян, или уходить со службы. Губернатор ставит вопрос еще жестче, так сказать, ребром: или он, губернатор, останется на службе, или Гасанбек.

А еще через несколько лет, уже в Баку, другой представитель администрации скажет без обиняков: «Мы хотели, Гасанбек, облить вас керосином и поджечь. Что представляют из себя мусульмане? Ничто! Только вы мешаете нам«.

Впрочем, фанатики-мусульмане относились к Зардаби не менее «нежно». Писали ему письма с площадной бранью, строчили доносы, пытались даже убить: в марте 1868 года было совершено покушение на его жизнь. А «вина» его на этот раз заключалась в том, что, переехав из Тифлиса в Кубу и поступив на работу в суд, он терпеливо, никому не отказывая, учил неграмотных крестьян законам, втолковывал им их права.

Из воспоминаний Гариб Султан – дочери Зардаби: «Просыпаясь, я всегда спешила одеться, чтобы не опоздать к завтраку, так как отец совершенно не переносил неаккуратности. Можно было подумать, что он с математической точностью распределяет каждую минуту своего дня. Я никогда не видела его праздным, даже его отдых носил, если так можно выразиться, активный характер: он или рассказывал нам что-нибудь чрезвычайно интересное, или с наслаждением слушал песни, которые обычно исполняла Ниса«.

В ее воспоминаниях сохранился важный факт биографии Зардаби: «Папа очень любил принимать гостей. Не помню, это было или в 1896, или в 1897 году. Он… сообщил маме, что к нему в редакцию пришли дорогие гости из России, что их надо достойно встретить… Вечером гости с папой пришли к нам, мама их встретила на веранде, им очень понравилось, что мама в совершенстве владеет русским языком… Один из гостей хорошо пел. Вообще я не видела отца никогда в таком приподнятом настроении. Но они иногда становились серьезными, говорили о тяжелом положении рабочих… Папа только утром нам сказал, что один из гостей был писатель Максим Горький, другой – певец Шаляпин«.

**********

И вот настал долгожданный день – 22 июля 1875 года, день выхода первого номера «Экинчи».

Как вспоминала супруга Зардаби Ханифа ханум: «Когда вышла крошечная чистенькая газета, Гасанбек от радости прослезился. Домой он пришел в сильно возбужденном, радостном настроении, с газетой в руках. Этот день был счастливым днем в его жизни».

Ознакомившись с условиями, в которых издается «Экинчи», заезжий французский журналист удивленно воскликнул: «Ну, вы герой! У нас, во Франции, не нашлось бы человека, желающего работать на такую бедную газету. Поражаюсь вашей энергии. Видно, очень любите свой народ«.

Из-за постоянных доносов, клеветы и поклепов власти закрыли газету «Экинчи» и хотели во что бы то ни стало изгнать из Баку самого Зардаби. Ему предлагали почетную отставку, перевод в любой другой, далекий от Кавказа город. Его квартиру ежедневно караулили жандармы. Один постоянно торчал на кухне, второй сопровождал Зардаби во всех его передвижениях по улицам. Наконец, Гасанбек с семьей переезжает в Зардоб.

Наложив на себя суровую обязанность служения истине, добру, просвещению,Зардаби, человек необычайной гордости и чувства собственного достоинства, обивал пороги домов богачей, пытаясь заставить их раскошелиться на помощь нуждающимся ученикам. С горьким юмором вспоминал он позже эти отнюдь не смешные эпизоды; вспомнил однажды и случай, когда один из беков упал даже в обморок, услыхав, что Гасанбек предложил ему помочь беднякам.

Как вспоминала его дочь: «Папа ходил из одной приемной в другую, из одного блистательного зала в другой, от ловкого дельца к взбалмошному меценату. Это выпрашивание было для него тягостно и мучительно, но он не отступался. Уже в нескольких местах он встречал отказ, то вежливо-холодный, то циничный, то насмешливый.

И вот понуро возвращается Гасанбек ни с чем. Вдруг чувствует, что кто-то осторожно касается его руки. Перед ним стоит амбал-носильщик лет сорока и смущенно улыбается.

– Я слышал, ты собираешь деньги для того, чтобы учить наших детей, – говорит амбал. – Я заработал кое-что, на, возьми вот. Мало тут, но это от сердца.

Отец сжал его пальцы, от волнения не находя слов, и наконец промолвил: «Спасибо, друг! Ты дал мне столько, сколько я в жизни ни от кого не получал, потому что ты отдал все, что имеешь».

**********

Конец жизни Зардаби печален. Больной, разбитый параличом и страдающий склерозом, он еще ходил по редакциям, интересовался делами, мечтал увидеть премьеру первой оперы Узеира Гаджибекова, даже вновь баллотировался в городскую Думу. Его забаллотировали. Родные скрыли это от него. А он все повторял: «Надо пойти на заседание Думы». Большого и горького труда стоило домашним удерживать его.

Как вспоминал журналист Н.Байздренко: «Тяжело до слез было смотреть на систематическое, изо дня в день, путешествие Гасанбека в редакцию, на его сиротливую фигуру, погасший взор, в котором как будто светился укор, тяжело было ощущать в манифестациях этих горькую правду современной жизни. Понимал, конечно, это и сам Гасанбек, понимал и тосковал. Особенно сильно, говорят, тосковал он в последние дни«.

В последние дни ему, может быть, и случайно, не доставлялись номера газеты «Каспий», в которой он долгие годы сотрудничал.

«Забыли меня все, покинули, – жаловался он. – Никто не приходит, не проведает, не поинтересуется даже, что со мной. Вот и газеты не прислали«.

Перед смертью он сказал: «Прошу вас торжественных похорон не устраивать. Похороните меня просто. Все, что предполагалось бы израсходовать, передайте обществу распространения грамотности для мусульман. Это будет полезнее для моего многострадального народа«.

Увы, последнюю его волю не удалось выполнить. Зардаби были устроены самые грандиозные похороны, которые когда-либо до того видел Баку.

На его похоронах говорилось: «Гасанбек прибыл в Баку сорок лет тому назад нищим, на его глазах вырос Баку с его миллионами, на его глазах бедняки сделались миллионерами, а он, имея полную возможность нажить себе состояние, не сделал этого и ушел от нас в мир лучший таким же нищим. Все, что он имел, отдал обществу, и это великая его заслуга: все для общества и ничего для себя«.

Что касается описания его похорон, здесь внимание привлекают такие детали: «на гроб покойного был возложен его портрет в серебряной папке с золотой рамой. Несли первый номер «Экинчи», также в золотой раме, принесли альбом от учителей в серебряном переплете, в который был вставлен портрет Гасанбека в золотой оправе. От драматической труппы несли серебряную лиру… Золото, серебро… А Гасанбек при жизни не мог выпросить небольшой суммы для обучения нуждающихся студентов или для издания своего детища – Экинчи«.

Щемящее описание похорон своего отца дала Гариб Султан ханум: «Возле гроба, отдавая усопшему последние почести, стояли видные представители города, сохранявшие на лицах благоприятное уныние, а за ними колыхалось живое море людских голов с лицами, изборожденными глубокими морщинами, следами безысходной нужды и великих страданий. И именно там в безыскусной форме проявлялось истинное горе. Эти бедные люди прощались со своим пламенным защитником и верным сыном«.

Одним из этих бедняков был и сам Гасанбек, с дипломом Московского университета, со светлейшей головой ученого, с богатой душой публициста и пустым карманом подвижника и праведника.

Старый товарищ Зардаби, журналист А.Ю.Оленский, выступая на гражданской панихиде, нашел точные слова: «Люди, пока он жил, считали, что он делал только должное. Да, должное, но почему все этого не делают? Почему так долго он был один, который сорок лет тому назад осмелился и осуществил дерзкую мысль писать и периодически печатать на родном языке живое слово добра, света… Почему так долго он один в городском совете храбро вставал против произвола, разорения города, тех или других ком- промиссов с совестью, которые распятнали всю думскую машину… Заветы покойного так огромны, что трудно ожидать даже от целого поколения их полного осуществления. Будем продолжать его работу, будем так же бодро, смело и отважно трудиться на благо ближним, но за этим попробуем сделать и то, о чем забыл покойный. Да, он за любовью ко всем забыл своих самых близких, свою семью, которая не обеспечена, своих детей, которые еще не успели допить до конца крепкую чашу знаний. Неужели мы все… допустим, чтобы эта семья нуждалась, чтобы эти дети, такие для нас близкие, не дожили до полного вооружения необходимыми знаниями для продолжения большого дела, так блестяще начатого их сильным отцом?»

Здесь же можно упомянуть статью М.Гаджинского, датируемую 1910 годом: «Сегодня ровно три года истекает со дня его смерти. Кто сделал что-нибудь? Абсолютно никто и ничего. Спрашивается, что сделал город? А ведь сколько он работал для него. Что сделала интеллигенция? Не Гасанбек ли отстаивал ее интересы?.. Что сделали учителя, которые обращались к нему всегда то за советом, то с просьбой… Одним словом, все, к кому так близок был Гасанбек, ничего не сделали в его память…«.

По материалам сборника «Литература, культура и искусство Азербайджана»