Э.Зейналов

9 декабря 1922 г. в политической жизни Азербайджана произошло важное, но практически забытое событие. Это был суд в Баку над членами Закавказской организации полуподпольной Партии социалистов-революционеров (ПСР), на котором был «обкатан» шаблон для постановочных процессов 1930-х.

Первый кружок ПСР в Баку из 6 человек был создан еще летом 1903 г. Вскоре, на волне Первой русской революции, организация выросла и в 1907 г. насчитывала до 2 тыс. членов. В феврале 1905 г. Бакинский, Тифлисский, Кутаисский и Батумский комитеты эсеров объединились в Кавказский союз ПСР.

Если в России эсеры в основном делали ставку на крестьян, то в Азербайджане, из-за отсутствия знающих азербайджанский язык пропагандистов, их социальной базой стали в основном бакинские рабочие и каспийские моряки. Но это делало их конкурентом большевиков, рассчитывавших на ту же социальную базу.

Побежденным в ходе Гражданской войны 1918-1920 гг. эсерам пришлось определяться с отношением к новой власти. В резолюции от 16 июня 1920 г. Бакинский комитет эсеров продемонстрировал лояльность, призвав ПСР признать, что большевистская революция «носит характер социалистический», а советская форма диктатуры рабочих и крестьян является «единственно реально осуществимой и целесообразной организацией государственной власти».

«Новая экономическая политика» большевиков порождала надежды на расширение демократии и приводила к оживлению деятельности эсеров. В ответ большевики перешли в 1922 г. к репрессиям. При этом они следовали формуле тогдашнего заместителя наркома юстиции РСФСР Н. В. Крыленко: «Дубина — примитивное оружие, винтовка поэффективнее, но самое эффективное — это суд».

В июне-августе 1922 г. Верховный революционный трибунал в Москве провел судебный процесс против лидеров ПСР, припомнив им старые грехи партии, обвинив в связях с заграничным капиталом и контрреволюции. Из 34 подсудимых 15 были приговорены к расстрелу и лишь 2 оправданы.

Впоследствии осужденные были амнистированы. Суды над целой партией, где бы поднимались не только юридические, но и политические вопросы, не проводились даже в царское время. Нужно было не только доказать вину в конкретных уголовных преступлениях, но и заставить хотя бы часть подсудимых публично покаяться.

Впервые в европейской практике подсудимых разбили на две группы, причем первую группу защищали юристы, а вторую — общественные защитники из числа не-юристов, которые выступали на суде не только по процессуальным вопросам. По этому же образцу должны были провести суд и над закавказскими эсерами, который начал готовить еще в ходе московского процесса тогда еще не известный Лаврентий Берия.

В качестве криминала против закавказских эсеров выбрали пожары бездействующих нефтяных вышек на Сураханских нефтепромыслах вблизи Баку, которые произошли 1, 7, 9, 10 и 16 апреля 1922 года. По подозрению в поджоге арестовали рабочего Михаила Голомазова.

Он не был членом ПСР, но общался с бывшим членом ее Бакинского комитета Федором Плетневым. Так в деле появился «эсеровский след»… Тут следует отметить, что сама идея возложить поджог на эсеров не была такой уж абсурдной. Во время августовской стачки 1905 г. эсеры уже принимали участие в поджогах нефтяных промыслов с целью шантажа хозяев компаний.

По версии ГПУ, организатором поджогов 1922 г. была член Центрального бюро ПСР и Оргбюро Бакинского комитета партии социалистов-революционеров Ольга Сухорукова (она же Самородова, Спектор, Полянская). При обыске у нее нашли фото на фоне горящей нефтяной вышки. Обвинение считало, что преступница с Геростратовым комплексом запечатлела себя на фоне поджога, совершенного в ответ на аресты эсеров чекистами.

В начале апреля 1922 года она якобы предупредила бывшего члена БК Михаила Зайцева о предстоящих арестах эсеров и передала директиву Бакинского комитета ПСР в ответ «организовать поджог Сураханских нефтяных промыслов». Тот передал директиву Ф.Плетневу, который убедил Голомазова. Многих эсеров, включая Плетнева, действительно арестовали 7 апреля. После этого 9 апреля Голомазов якобы и поджег бездействующую буровую в Раманах и был арестован.

А 10 и 16 апреля загорелись еще три вышки. На суде Голомазов «признал свою вину полностью», Плетнев и Зайцев — «частично», остальные заявляли о невиновности. Версия ГПУ, какой бы убедительной она ни казалась ее авторам, оставляла слишком много открытых вопросов. Например, если эсеры мстили за аресты товарищей, то должны были об этом публично заявить, иначе терялся весь смысл акции.

Точно так же, если они хотели добиться освобождения товарищей или предотвратить дальнейшие аресты, то должны были вести какие-то переговоры с властями, как они делали в 1905 г. с нефтепромышленниками. И потом, довольно странно, что поджогу подверглись именно бездействующие вышки, от уничтожения которых ущерб для властей, которым мстили, был наименее чувствительным.

Голомазова арестовали 9 апреля после третьего по счету пожара. А кто устроил первые два? Если он же, то как уже после его ареста загорелись еще три вышки? В таком случае должна была существовать целая группа поджигателей. Сухорукову, которая ждала ребенка, обвинили в «моральной ответственности за поджог» и в участии в Совещании закавказских эсеров в феврале 1922 г. Она держалась с исключительным мужеством и достоинством.

Хотя в тот период подследственных уже (или еще) не били, но содержались они в экстремальных условиях и в апреле-мае 1922 г. объявляли голодовки протеста. Историк «красного террора» С.Мельгунов пишет, что ее «держали около мeсяца «буквально в склепe, в глубоком подвалe, без окон, в абсолютной темнотe день и ночь». В таких же «зловонных подвалах, без окон, без свeта» в период слeдствия сидeли и другие обвиняемые (и рабочие, и интеллигенты) по бакинскому с.-р. процессу. 16-лeтний гимназист на сутки поставлен был в подвал с мазутом на битое стекло и гвозди».

Арестованных посадили в подвал здания ГПУ (позднее ул. З.Алиевой, 30), который соединялся с Бакинской бухтой и при южном ветре затапливался водой, так что заключенным приходилось оставаться в стоячем положении.

«Надзиратели подходили к ним через каждые 10 минут с вопросом: «Сознаетесь»? Отвечая неизменно «нет», пытаемые оставались в подвале до тех пор, пока не впадали в обморочное состояние и выносились с распухшими ногами».

Но даже спустя три месяца после ареста, 6 июля 1922 г., С.М. Киров сообщал телеграммой в ЦК РКП(б), что «дело закавказских эсеров еще не слушалось» из-за того, что всего от двух арестованных добились признания в поджоге нефтяных промыслов.

Всего же под суд пошли 32 человека из Азербайджана и Грузии. Их обвинили не только в поджогах, но и в антисоветской деятельности, даже в сотрудничестве с англичанами при казни 26 бакинских комиссаров в Туркменистане. На скамью подсудимых сел даже бывший замначальника Главмилиции Карашарли, снабжавший эсеров документами и деньгами.

Учтя уроки суда в Москве, где эсеры дали отпор обвинению, начавшийся 1 декабря 1922 г. суд над закавказскими эсерами сделали фактически закрытым. По отзыву свидетельницы событий А.Аркавиной, «сам «процесс» напоминал театрализованное зрелище. Заключенных везли по городу под устрашающим конвоем казаков с саблями наголо. Усиленная охрана окружала и скамью подсудимых. Попытки дать объяснения по сути обвинения тут же прерывались окриками».

Процесс, обвинителем на котором был Васильев, проходил 9 дней в Верховном ревтрибунале Азербайджанской ССР. Недостаток открытости суда с лихвой компенсировался погромными статьями в бакинских и тифлисских газетах. Трудящиеся Закавказья требовали казни для подсудимых.

В Баку был командирован Алексей Рыков — заместитель Ленина по Совнаркому, который выступил на нефтепромыслах с речами против эсеров. В телеграмме в Политбюро от 7 декабря Киров, Васильев и председатель трибунала Полуян перечислили намеченных к расстрелу эсеров, а также примерные наказания остальным.

В ответ Сталин, Молотов, Троцкий и Ленин проголосовали за смертный приговор. После этого вынесение обвинительного приговора 9 декабря было чистой формальностью, хотя ввиду умелой защиты и стойкого поведения подсудимых он все же был мягче.

В частности, вину трех «морально ответственных в принятии решения о поджоге промысла» признали недоказанной и вместо расстрела дали им тюремное заключение. В итоге из 32 обвиняемых 5 были приговорены к расстрелу, 4 — к 5 годам тюрьмы, семеро — к 3 годам. Нескольких приговорили к меньшим срокам, 8 освобождены от наказания, и лишь 1 был оправдан.

Бакинский процесс выглядел грубой инсценировкой даже по сравнению с московским процессом эсеров. В Москве эсеров обвиняли в основном в борьбе с большевиками в гражданскую войну, которую они действительно вели.

В Баку же сделали центральным обвинением против эсеров поджог нефтепромыслов, но и его не смогли доказать. Возможно, поэтому после «бакинского процесса» власти СССР избегали показательных судов вплоть до «Шахтинского дела» 1928 г. Однако в ГПУ суд над бакинскими эсерами провальным не считали.

Глава АзЧК Мирджафар Багиров наградил Л.Берия золотыми часами с монограммой и денежной премией в сумме 500 млн. рублей, а Феликс Дзержинский наградил его именным пистолетом. …После судебного процесса в Баку во второй половине 1922 г. состоялась конференция рядовых членов партии эсеров, капитулировавших перед большевиками.

О дальнейшей судьбе большинства подсудимых по «бакинскому процессу» известно то, что Сухорукова например 3 года провела в Бутырской тюрьме, после освобождения в декабре 1925 г. жила в Ленинграде. Скорее всего, бакинские эсеры не пережили Большого Террора 1930-х. Возможно, последним, уже в июле 1941 г., расстреляли диспетчера Петра Сагаева — бывшего эсера-максималиста, члена совета «Диктатуры Центрокаспия»…

Из архивов газеты ЭХО