Г.Адыгезалов

Если А.Пушкин впервые посетил Кавказ на двадцать втором году жизни и услышал о «гордых сынах Кавказа» по рассказам представителей здешних народов, то М.Лермонтов еще мальчиком трижды – в 1818, 1820 и 1825 гг. – вместе с бабушкой Е.Арсеньевой побывал здесь.

Именно эти поездки оставили в душе будущего поэта неизгладимое впечатление, и первые поэтические опыты Лермонтов посвятил Кавказу («Черкессы», «Кавказский пленник»). В 1830 г., вспоминая подробности своего пребывания на Кавказе, он пишет – «Горы кавказские для меня священны» и создает стихотворение «Кавказ», рефрен которого – «Люблю я Кавказ».

А спустя всего два года Лермонтов в поэме «Измаил-бей» создает поэтический образ любимого края:

Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой.
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили,
И долго мне мечталось с этих гор
Все небо юга да утесы гор.
И вы, престолы вечные природы…

Эти и другие строки дали возможность современникам поэта заметить, что Лермонтов сделал для Кавказа то же, что Пушкин для России: открыл его для русского читателя.

27 января 1937 г. состоялась дуэль Пушкина с Дантесом, а 29-го по Петербургу распространился слух о кончине Пушкина, и горестное известие потрясло Лермонтова. В эти трагические дни поэт написал первую часть стихотворения «Смерть поэта», которое можно сравнить с ответным выстрелом по явным и тайным убийцам Пушкина. За написание «непозволительных стихов» Лермонтов был сослан на Кавказ – перевели его в Нижегородский драгунский полк, стоящий недалеко от Тифлиса.

В письме к С.А.Раевскому Лермонтов сообщает о том, что он находится в беспрерывном странствовании, что уже «…изъездил линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже».

Данное письмо Лермонтова среди всего прочего прямо указывает и на его пребывание в названных регионах Азербайджана. Одна из самых важных и интересных тем раздела лермонтоведения «Лермонтов и Кавказ» – это тема связи поэта с Азербайджаном. В нее входят такие вопросы, как пребывание ссыльного поэта в этой стране, его знакомство с азербайджанским языком и фольклором, с азербайджанской интеллигенцией; история переложения поэтом азербайджанской сказки «Ашыг Гариб» и перевода произведений Лермонтова на азербайджанский язык; влияние его произведений на творческую практику ряда азербайджанских поэтов, поэтическая трансформация образов и самой личности Лермонтова в азербайджанской поэзии.

Один из важных вопросов темы «Лермонтов и Кавказ» – это азербайджанские впечатления русского поэта, их отражение и преломление в его произведениях.

Говоря о связях Лермонтова с Азербайджаном, исследователи обычно опираются на вышеуказанное письмо поэта к С.П.Раевскому, поскольку оно служит почти единственным прямым историко-литературным свидетельством его пребывания в этой стране. Между тем об азербайджанских страницах поэта можно говорить значительно больше, внимательно обратившись к изучению его художественных текстов – законченных и незавершенных поэтических отрывков, написанных в разные годы и в разных местах.

Прежде всего следует обратить внимание на время и маршруты пребывания Лермонтова в Азербайджане. Упомянутое письмо поэта датируется концом октября – началом ноября 1837 г.

«Не позже 20 октября Лермонтову было предписано явиться в Нижегородский полк, который должен быть в районе Кубы в связи со вспыхнувшим там восстанием под руководством Гаджи Мухаммеда».

История свидетельствует, что в октябре восстание было подавлено, и нижегородцы были уже в Шемахе, куда и отправился Лермонтов. Указанный в письме поэта азербайджанский район Куба – это не только город Куба, но и районный центр одной из областей Азербайджана – Гусарского района (Гусары), где в 1834 г. была штаб-квартира Апшеронского пехотного полка.

В очерке «Путь до города Кубы» А.Бестужев-Марлинский по этому поводу отмечает, что указанный полк был расположен «…в так называемой Новой Кубе, в двенадцати верстах от Старой, ближе к морю, на берегу реки Гусары. Месторасположение – прелесть, плодовые леса шумят кругом». Отсюда явствует, что тогда городок Гусары в русских источниках назывался «Новой Кубой», где долгие годы сохранялся домик, где и останавливался Лермонтов.

У лермонтоведов вызывает обоснованный спор посещение поэтом города Шуши, центра Нагорно-Карабахской автономной области.

Стоит обратить внимание на то, что Лермонтов в письме к Раевскому приводит названия городов и мест в той последовательности, в какой он проходил через них: «переехал через горы, был в Шуше…» и далее. Однако Шуша расположена на крайнем западе Азербайджана, в предгорьях Карабахского хребта, тогда как Лермонтов направлялся в эту страну с севера. Поэтому, как полагают многие ученые, под названием «Шуша» следует иметь в виду город Шуру (Темир-хан-Шура  — Буйнакск в Дагестане), крепость, где находились русские войска.

Таким образом, все прямые и косвенные факты говорят в пользу того, что Лермонтов пересек границу Азербайджана, проехав через Шуру, с севера. А появление в записи поэта топонима «Шуша» можно объяснить тем, что А.Шан-Гирей при публикации этого письма поэта («Русское обозрение», 1890), автограф которого не сохранился, внес неточность в названии города, которую ученые исправили значительно позже. Теперь уже нет сомнений, что в письме Лермонтова была «Шура», а не «Шуша».

Данный факт подтверждает и сам поэт в другом письме, адресованном Е. А. Арсеньевой и датированном началом мая месяца 1841 г.: «…кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды».

Таким образом, Лермонтов побывал в Гусарах, Кубе, Шемахе и в других городах и населенных пунктах Азербайджана.

КТО УЧИЛ ЛЕРМОНТОВА?

Во время своего первоначального пребывания в Азербайджане поэт проявил интерес к азербайджанскому языку и фольклору, в Тифлисе приступил к его изучению, о чем он писал Раевскому в 1837 г.: «…начал учиться по-татарски (по-азербайджански – Г. А.), язык, который здесь и вообще в Азии необходим, как французский в Европе, – да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию».

Данная запись подтверждает, что Лермонтов, понимая значение азербайджанского языка как основного средства общения в Азии, не только встречался с жившими в Тифлисе азербайджанцами и у кого-то брал уроки, но и с целью близкого ознакомления с восточной культурой намеревался совершить паломничество в Мекку, которому не суждено было осуществиться.

К тифлисскому периоду относится и лермонтовская запись азербайджанской сказки «Ашик-Кериб», переложение ее было осуществлено с помощью азербайджанца. Известный лермонтовед И.Андроников уже сравнительно давно, ссылаясь на незаконченную лермонтовскую запись «Я в Тифлисе у Петра Г. – ученый татар. Али и Ахмет…» высказал мысль, что «ученый татарин Али» – «это замечательный азербайджанский поэт Мирза Фатали Ахундов (1812–1878), в ту пору только еще начинавший свою литературную деятельность».

При этом учитывается и тот факт, что хорошо обученный арабскому, персидскому, турецкому и русскому языкам М. Ф. Ахундов с 1834 г. жил в Тифлисе и занимал должность переводчика с восточных языков при канцелярии главноуправляющего Грузией барона Розена. Довод ученого подкрепляется еще и тем, что в начале 1837 г. и А. Бестужев-Марлинский, живший в Тифлисе у штаб-ротмистра Потоцкого, брал частные уроки у М.Ф.Ахундова.

Прямых свидетельств, подтверждающих встречи Лермонтова с М. Ф. Ахундовым и участие последнего в записи данной сказки, не имеется, но последующие исследователи поддерживали предложенную И.Андрониковым версию, исходя из того, что без помощи лица, прекрасно знавшего русский язык, Лермонтов вообще не мог бы сделать свою запись. Поскольку запись русского поэта произведена в Тифлисе, ученые пришли к выводу, что помощником Лермонтова в этом деле мог быть М. Ф. Ахундов.

Главное возражение не в пользу участия в переводе азербайджанского писателя-драматурга М. Ф. Ахундова – переложение на русский язык Лермонтовым сказки «Ашик-Кериб» только прозой. Некоторые исследователи считают, что оставление стихотворных частей сказки вне лермонтовского переложения вполне исключает участие в нем поэта Ахундова.

В Тифлисе Лермонтов также мог встретиться и с азербайджанским историком и поэтом А. Бакихановым, который осенью 1837 г. был вызван в местопребывание кавказского наместника для объяснения по поводу кубинского восстания. В октябре-ноябре 1837 г. он был в Тифлисе.

В азербайджанском лермонтоведении также предположительно допускается мысль о встрече Лермонтова с азербайджанским просветителем и писателем Исмаил-беком Куткашенским, который осенью 1837 г. продолжал службу в русской армии, играл важную роль в интеллектуальном кружке кавказских офицеров, владел персидским, русским, французским, польским языками, имел широкий круг знакомых среди русских офицеров. Но знакомство перечисленных представителей азербайджанской интеллигенции с М. Ю. Лермонтовым не находит своего подтверждения историко-филологическими фактами.

*****

Пребывание Лермонтова в Азербайджане значительно обогатило кавказские впечатления поэта, к которым прибавились высокие горы и широкие степи, чинары и виноградники, горные реки и густые сады, женщины в национальных одеждах и старики, совершающие намаз, беки, приглашающие русских офицеров на соколиную охоту, свадьбы, на которых танцуют шемахинские «баядерки», ашуги, исполняющие народные дастаны, крестьяне, собирающие урожай с огородов и полей «аги», мирза – ученый человек, объясняющий любознательному русскому гусару-поэту, что значит ана (мать), оглан (мальчик), чурек (хлеб), саз (музыкальный инструмент), рассказывающий народные сказки-дастаны…

Добавим ко всему этому, что Лермонтов имел возможность близко соприкасаться с образом жизни «закавказских татар» (азербайджанцев – Г. А.), их обычаями и традициями и во время пребывания в Грузии, в частности в Тифлисе, где тогда жило немало азербайджанцев.

Необходимо подчеркнуть, что азербайджанские впечатления и наблюдения у Лермонтова в его творчестве нередко трансформируются в темы и мотивы, которые в традициях того времени определяются как «татарские», «мусульманские», «восточные». Именно поэтому при изучении затрагиваемой проблемы приходится привлекать не только широко известное и комментируемое письмо поэта к С.А.Раевскому или переложенную им на русский язык сказку «Ашик-Кериб», но и такие произведения, как «Я в Тифлисе», «Свидание», «На бурке под тенью чинары», «Спор», «Валерик», «Спеша на север издалека», «Кинжал», «Демон», «Кавказец», «Герой нашего времени» и др.

Эти и другие произведения Лермонтова давно уже стали объектом разнохарактерных исследований, и к ним, как правило, обращались в связи с изучением кавказской темы в творчестве поэта.

Азербайджанские страницы творчества Лермонтова – это не только интерес поэта к азербайджанскому языку, фольклору, это еще и проблема художественно-эстетического, философско-этического, социального влияния Востока на сознание и практику Лермонтова-художника, отношение поэта к Востоку и Востока к поэту. Азербайджанские страницы творчества Лермонтова следует выявлять и осмысливать на общем «восточном» фоне, потому что, когда поэт в тех или иных произведениях ведет речь о нравах и обычаях кавказских народов, он непременно касается и образа жизни, и традиций азербайджанского народа.

Анализ многих кавказских произведений Лермонтова демонстрирует, что поэт понял вполне нравы и обычаи, историю и культуру горцев, познакомился с их эпосом, понял смысл свободолюбия здешних народов, проявил живой интерес к поэтическим преданиям, современной жизни кавказских народов, в том числе и азербайджанцев. Все это не могло не отразиться в его художественных произведениях и даже на общем умонастроении поэта.

Так, в стихотворении «На бурке, под тенью чинары» (1841), создание которого предположительно связано с пребыванием поэта в Шемахе или ее окрестностях, рисуется типичная картина азербайджанской действительности, современной Лермонтову:

На бурке, под тенью чинары
Лежит Ахмет Ибрагим;
И, руки скрестивши, татары
Стояли молча перед ним.
И, брови нахмурив густые,
Лениво молвил Ага:
– О, слуги мои удалые,
Мне ваша жизнь дорога!..

А в отрывке «Я в Тифлисе» отражаются «татарские» впечатления поэта. В обоих этих произведениях встречается имя Ахмет, но не было установлено, являлся ли этот человек реальным лицом, знакомым Лермонтова, или же это целиком вымышленный герой.

Азербайджанские картины, наблюдаемые в Тифлисе, нашли художественно-поэтическое отражение в стихотворной новелле «Свидание» (конец 1841 г.), где Лермонтов показал азербайджанскую жизнь с ее древними обычаями. Уместно отметить, что азербайджанские мотивы встречаются и в тех произведениях Лермонтова, которые не имеют непосредственной связи с Азербайджаном.

Так, еще в поэме «Измаил-Бей» (1832) имеются строки:

Пальбу услышав издалеча,
Направя синие штыки,
Спешат ширванские полки…

Лермонтов не мог быть в Шуше, в Карабахе, но, будучи в Шемахе, о Карабахе он слышал наверняка. Об этом свидетельствует и отрывок из поэмы «Демон», где дается описание жениха Тамары, едущего к невесте на карабахском скакуне:

Цветными вышито шелками
Его седло; узда с кистями;
Под ним весь в мыле конь лихой
Бесценной масти, золотой.
Питомец резвый Карабаха
Прядет ушьми и, полный страха,
Храпя косится с крутизны
На пену скачущей волны…

Тот факт, что Шемаха произвела на Лермонтова сильное впечатление, отмечен А.В.Поповым, который считает, что «пляски Шемахинских танцовщиц поразили Лермонтова», и в подтверждение своей мысли приводит строфу из «Демона», отражающую шемахинские впечатления поэта:

В ладони мерно ударяя,
Они поют – и бубен свой
Берет невеста молодая.
И вот она, одной рукой
Кружа его над головой,
То остановится, глядит –
И влажный взор ее блестит
Из-под завистливой ресницы;
То черной бровью поведет,
То вдруг наклонится немножко,
И по ковру скользит, плывет
Ее божественная ножка…

Следует обратить внимание на то, что поэта интересовало все «восточное», «азиатское», «мусульманское», и слово «татарское» у него часто употребляется в широком смысле.

Это подтверждает часть стихотворной новеллы «Валерик» (название реки в Чечне, где 1 июля 1841 г. произошло сражение, в котором Лермонтов отличился), содержащая взятую из реальной жизни картину:

И вижу я, неподалеку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.

Здесь «татары» не азербайджанцы; более того, это вообще не татары, потому что речь тюркоязычных народов не гортанная. Слово «татары» у Лермонтова не экзотизм, его употребление – не прием для возбуждения интереса у русской публики к своему произведению. Слово «татары» наряду с обозначением азербайджанцев также употреблялось русскими писателями и в значении собирательного выражения для обозначения и многих нерусских наций Кавказа, неизвестных русской публике. То, что Лермонтов тоже мог этим словом пользоваться в широком смысле, ясно видно из его произведений. И это относится не только к одному Лермонтову.

Заслуживает внимания вопрос о влиянии Востока на философское мировоззрение поэта. Об интересе к «восточному», «мусульманскому» образу мышления, к восточной философии и религии Лермонтов говорит неоднократно.

Вот, к примеру, строки из стихотворения «Валерик»:

…Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я равно благодарен
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили…

В сказке «Ашик-Кериб», романе «Герой нашего времени», в поэмах и стихотворениях Лермонтова немало слов и выражений азербайджанских, или активно употребляющихся в азербайджанском языке как «свои»: сааз (саз), оглан, ана, ашик, бек, чапра («Ашик-Кериб»), чурек (письмо к С.А.Раевскому), зурна, папах, чуха («Демон»), чинара («Свидание», «На бурке…»), ахалук (архалыг) («Кавказец»), якши, яман, йок, чек якши, карагез («Герой нашего времени»), каравансарай («Ашик-Кериб», «Я в Тифлисе»), паша («Прощай, немытая Россия»), кунак («Валерик», «Герой нашего времени»), чалма, намаз («Валерик», «Спеша на север издалека»), ага, аллах, валлах («Ашик-Кериб», «Герой нашего времени», «Спеша на север издалека»), чадра («Демон», «Свидание»), туптус, тюптюс (дюпдюс) («Линейной рукой по-правляя») и т.д.

Все эти слова встречаются в произведениях поэта, написанных во время первой ссылки на Кавказ, когда он имел возможность непосредственно вступать в общение с людьми и знакомиться с этим краем. Как видно, значение этих слов Лермонтов знает и нередко сам (или устами своего героя) дает им словарное объяснение: чадра – покрывало, зурна – вроде волынки, чуха – верхняя одежда с откидными рукавами, папах – шапка (в «Демоне»); кунак – значит, приятель, джанечка – т.е. душенька («Герой нашего времени»); сааз – балалайка турецкая, ашик – балалаечник, ана – мать, чапра – занавес, шинди керурсез – скоро узнаете («Ашик-Кериб») и т.д.

Характерно, что в «кавказских» стихотворениях, написанных до 1837 г., в таких как «Жалобы турка», «Черкешенка», «Грузинская песня», «Кавказ», «Кавказу», «Утро Кавказа», «Крест на скале» и др., «восточная» лексика вовсе отсутствует, а в «кавказских» поэмах, тоже созданных до 1837 г., привлекаются слова главным образом арабского происхождения из религиозного круга, проникшие в произведение поэта из общелитературного источника: мулла («Канлы», «Аул Бастунджи»), мечеть («Измаил-бей», «Хаджи-Абрек», «Аул Бастунджи»), шайтан («Измаил-бей», «Аул Бастунджи»), аджи («Канлы») и др.

Отметим, что некоторые слова тюркского происхождения Лермонтовым употреблены в отдельных случаях не совсем точно — байран (вместо байрам – праздник), чихирь (чахыр – вино, в «Измаил-бее»). Таким образом, количество «восточной» лексики у Лермонтова увеличивается, и со времени посещения поэтом Азербайджана ее источником становится живое общение.

Необходимо также подчеркнуть, что восточная лексика поэтом употребляется в основном в прямом, автологическом плане, когда он дает портретные характеристики. Так, в «Валерике»: «А вот в чалме один мюрид в черкесске красной ездит важно»; в «Демоне»: «Играет ветер рукавами его чухи»; «Привстав на звонких стременах, надвинув на брови папах, отважный князь не молвил слова».

К «мусульманской» лексике Лермонтов обращается, когда изображает явления и действия религиозного характера: «И, обращаясь на восток, зовут к молитве муэцины» («Демон»); «Мирной татарин свой намаз творит, не подымая глаз» («Валерик»); «Дни мчатся. Начался байран. Везде веселье, ликованья; мулла оставил алкоран и не слыхать его призванья; мечеть кругом освещена» («Измаил-бей»).

Подобные портретные штрихи, бытовые картины свидетельствуют о точности наблюдений, о стремлении поэта понять и осмыслить образ жизни «мусульманского» мира кавказских народов, в том числе и азербайджанского.

Часто Лермонтов пользуется восточной лексикой при воспевании красоты восточной женщины: «Как пери спящая мила, она в гробу своем лежала» («Демон»); при обращении к женщине: «Послушай, моя пери…», – обращается Печорин к Бэле; он же: «Я здесь, подле тебя, моя джанечка».

Не обходится Лермонтов без восточной лексики и при изображении картин кавказской природы. И здесь она, как правило, используется в романтически-метафорическом плане: «Чалмою белою от века / Твой лоб наморщенный увит» («Спеша на север из далека»); «Стоял, всех выше головой, / Казбек, Кавказа царь могучий, / В чалме и ризе парчевой» («Демон»). При этом у Лермонтова складываются общие места, варьирующиеся образы, когда один и тот же образ встречается в различных произведениях: «белая чалма», «чадра», «чинара»: «Посмотри: в тени чинары / Пену сладких вин / На узорные шальвары / Сонный льет грузин» («Спор»); «Под свежею чинарою / Лежу я на ковре» («Свидание»); «На бурке под тенью чинары / Лежал Ахмет Ибрагим» («На бурке…»).

Таким образом, восточные лексические и языковые средства, почерпнутые из азербайджанского языка, или посредством азербайджанского языка, выполняют в творениях поэта разнообразные идейно-художественные функции при создании картин жизни народов Кавказа, в том числе азербайджанской действительности.

Азербайджанские мотивы в лермонтовских произведениях рассмотрены с точки зрения их художественно-идейных функций, их влияния на поэтику, образную структуру произведений Лермонтова, обогащения его изобразительной палитры.

Не лишним будет отметить, что М.Ю.Лермонтов дорог азербайджанцам не только потому, что он побывал в Азербайджане, изучал историю и культуру народа, высоко оценивал этот язык, пользовался его богатыми лексическими и выразительными средствами, но и, познав свободолюбивый характер кавказских народов, став очевидцем героических поступков их представителей, стремился донести до русскоязычной аудитории всю правду о регионе.

Вот почему, начиная еще с последней четверти ХIХ в., самые разные представители научной общественности Азербайджана с большой любовью изучали творчество Лермонтова, переводили его творения на азербайджанский язык, а азербайджанские поэты воспевали образ русского поэта, посвятив ему стихи и поэмы.

В их лучших посвящениях как бы оживает бессмертный образ русского поэта, певца Кавказа и Азербайджана. Разнообразные по жанру и тематике произведения о Лермонтове воссоздают не только его светлый образ, но и целый круг высоких идей и эмоций.

В числе лучших следует назвать стихотворения народных поэтов Азербайджана Самеда Вургуна («Слава поэту», 1936), Мамеда Рагима («Лермонтову», 1939), Мирварид Дильбази («Лермонтов», 1941), Наби Хазри («Дождь идет», 1964), Гусейна Арифа («Памяти Лермонтова», 1964), Наримана Гасанзаде («Дом в Гусарах», 1971) и др.

О Лермонтове азербайджанские поэты создали не только много лирических стихотворений, но и баллады и поэмы. Большой резонанс в литературе 1960-х гг. вызвала поэма безвременно ушедшего из жизни талантливого поэта Али Керима «Третий всадник», где автор смог создать поэтический мужественный образ Лермонтова, который полюбил этот край, его людей и культуру. В поэме хорошо освещены и взаимные чувства азербайджанского народа к русскому страннику.

А в стихотворении Али Керима «Накинув на плечи шинель», опубликованном 8 июля 1964 г. в «Пензенской правде», азербайджанский поэт обращается к теме гибели Лермонтова. В маленьком стихотворении А. Кериму удалось глубоко раскрыть социально-политический смысл убийства великого русского поэта:

В свинцовой дымке рассвета
Тяжкая пуля царя
Ищет сердце поэта.
(перевод О. Савина)

В той же пензенской газете в сентябре 1972 г. было опубликовано стихотворение И. Сеидова «Ты приезжал в мой край…». Здесь автор как бы вступает в беседу с Лермонтовым, и данный прием дает возможность сравнительно показать настоящее и прошлое:

Я был тогда в чохе, чарыках и папахе,
И говорили мы на разных языках.
Хоть разделяло нас разноязычье это
И был неведом мне твой, полный боли, стих,
Но я признал в тебе и полюбил поэта,
А ты мой край и понял, и постиг.

Таким образом, М. Ю. Лермонтов был для азербайджанских поэтов образцом мужества, смелости, гордости, вдохновляющим примером служения своему Отечеству и народу.

Лермонтов, изображая быт, нравы, обычаи азербайджанского народа, знакомил русского читателя с этой страной, способствовал пробуждению интереса к ней. Азербайджанская тема в творчестве М.Ю.Лермонтова ввела в русскую литературу новые образы и идеи, внесла в нее новую живительную струю, обогатила лексику и язык произведений поэта многочисленными лексическими пластами азербайджанского происхождения.

По материалам «Известий высших учебных заведений (Поволжский Регион, Россия)