Г.Араслы

Творчество великого азербайджанского поэта Физули крайне богато и многогранно. Великий мастер поэтического слова, еще в молодые годы обративший на себя внимание своими стихами, создал произведения на основных языках мусульманского Востока, во всех литературных жанрах средневековья. Творчество Физули широко представлено во многочисленных лирических стихах, аллегорических поэмах, научно-популярных сочинениях и произаических произведениях.

Сам поэт во вступлении к поэме «Лейли и Меджнун» так расценивает свое творчество:

Мой разум овладел словесным царством,
Я властвую над этим государством.
Когда начну я пение касыд,
Мой сокол в выси горные летит.
Газель иной раз мне дарит забвенье.
И месневи нередко я пою —
Из моря чистый жемчуг достаю.
На языках людей, любимых мною,
Я сочиняю с легкою душою…

Завоевав власть в царстве словесности, Физули восклицает:

Я из слов всему миру
накрыл богатый стол
И расставил на нем всякие блага,
возбуждающие усладу
Если к столу придет любой гость,
не будет мне стыдно,
Безразлично, кто придет:
тюрок, араб или перс.
Кто хочет, пусть придет
и унесет с собой что душе угодно.
Мои блага не из тех, что кончаются,
и из стола ничего не уменьшается.

Какое было отношение у Физули к поэзии и искусству? Физули отдельного произведения об этом не писал. Однако в предисловии к диванам, во вступлениях поэм, в отдельных фрагментах и в лирических переходах касыд поэт обстоятельно выражал свои мысли о поэзии и искусстве.

В тот период отношение религиозных кругов к поэзии и искусству носило крайне враждебный характер. Людей, занимавшихся поэзией называли неверными, а профессию поэта объявляли противорелигиозной.

Поэтому обращает на себя внимание тот факт, что Физули во всех своих произведениях прежде всего защищает право поэзии и искусства на жизнь, решительно отвергает реакционные утверждения представителей мусульманского клерикализма и духовенства относительно поэзии и искусства.

В период средневековья, когда реакционное духовенство враждебно относилось к светской поэзии и искусству, Физули, посвятивший всю свою жизнь художественному творчеству, должен был оправдать свою поэтическую деятельность, свое великое искусство; и с этой целью он выступал против своих врагов, доказывая им что апостолы религии не отвергали поэзию и искусство и что религиозные догмы не рассматривают поэта кем-то отрицающим религию, богохульником. Именно поэтому Физули в предисловиях ли к своим диванам, в отдельных четверостишиях или в фрагментах — все чаще касается этого вопроса.

Не случайно, что и любители литературы, писавшие в ту пору тезкире, на основании догм ислама стремились доказать, что богословие не отвергает поэзии и искусства.

В одном из четверостиший персидского дивана, Физули довольно откровенно пишет:

Жители мира разделены на два класса,
Одни из них — люди науки, другие — невежды.
Невежды никогда не поймут поэзии,
Ибо они не сведующие в искусных делах.
Говорить стихи перед ученым
По закону религии грешно и суета.
Ах, из-за этого горя у меня на свете
Дела стали трудными и сложными.
Я потратил жизнь на такое дело,
Что никто к нему не проявлял склонности!

Из других произведений Физули становится ясным, что религиозные круги немало мучили поэта, иногда обвиняя его в маловерии и даже противорелигиозных поступках. Вот почему поэт в каждом своем произведении, специально останавливаясь на этом вопросе, всеми мерами пытается обелить и оправдать свое призвание.

В предисловии к азербайджанскому дивану, Физули пишет: «Постепенно исследуя комментарии и священные предания, я установил истину, что порицание поэзии представляет собой клеветническую приписку к ней«.

Против хулителей поэзии Физули выступает также в предисловии к своему персидскому дивану, где он писал: «Ясно, что поэзия представляет собой самостоятельную отрасль науки, даже очень значительную, её отрасль, она является одним из важнейших проявлений и зрелого таланта. Кто ее отрицает, кто ее порицает и хулит, тому и неведома услада поэзии, он из тех, кто не в состоянии вообще писать стихи.»

Физули выступает против тех мракобесов, которые утверждают, что поэзия и искусство запрещены религией, и пытается оправдать свое поэтическое искусство путем ссылок на религию и на хадисы авторитетов ислама.

Физули не раз замечал, что его современенники не придают значения ни поэзии, ни искусству, в частности в предисловии к поэме «Лейли и Меджнун» он горестно восклицает:

Сейчас стихами все пресыщены,
За них и низкой не дают цены.
Клянет наш век стихи, в добре изверясь,
Речь мерную считает он за ересь.
И если, я, готовый сердце сжечь,
Вложу его в размеренную речь,
И сотни лалов нанижу в порядке,
И сотни роз я высажу на грядки,
Не поглядевший, каждый завопит:
«Не роза — шип, не лалы, а гранит.»

Его жалобы на своих современников, не ценивших перлов слова в стране, где поэт жил, все чаще повторяются и в других его произведениях. В персидских фрагментах он не раз касается этой горестной темы и не раз жалуется на своих соотечественников:

Бесценны в нашем вилаете
Прекрасные стихи, веселящие дух.
Нежен наш стих, но какая польза,
Когда хулят его жители этого края.

И в другом стихотворении он горестно восклицает:

От народа, что в этой стране,
Нет ко мне сочувствия и благоволения;
Или это племя сплошь из невежд,
Или нет у меня вовсе таланта.

В то же время поэт жалуется на своих литературных противников. Он указывает, что его противники во всем его творчестве видят только плохое, а на хорошее закрывают глаза. Возражая своим противникам, он пишет:

Слишком много моих слов на свете,
Но враг видит лишь плохие, а не хорошие,
Все, что прекрасно в моих стихах,
Видит лишь друг, но враг не видит из зависти.
Мой враг, несомненно, слеп и глух,
Он плохо видит, не зрячий у него глаз.

В одной из персидских газелей Физули в искусных образных выражениях пишет, что в стране, где он жил, никто не смог завоевать славы, поскольку поэзия и искусство совершенно не ценились:

Невеста в розарии жизни
не сорвала розы цели,
Сотни шипов увидела она вокруг,
душа ее не успокоилась.
Соловей излил розе свою печаль
со стоном на тысячу ладов,
И прошло время цветения,
но роза не покорилась соловью.

Что за страна, где уж миновала
пора зацветания, но никому
Здесь не удалось ни пира,
ни веселья, и ни чаши вина?
Сшила судьба изящный халат,
но увы, не нашелся
Розоподобный стан
достойный одеться в этот халат.
Поздно пришла роза в сад,
не знаю, зачем так скоро ушла,
Не увидела ли она уважения,
как я, иль не оказан был ей почет.

Как не жаловаться мне
на вращение колеса судьбы,
Хоть один день во всей жизни
оно не облегчило моей участи.
О Физули,
знатоки слова больше уже не в цене,
По этой причине
и никто не достиг славы и имени.

Как видно, жалуясь на свою судьбу, поэт сравнивает положение с состоянием розы, которая, зацветшая в розарии, не достигла услады от своей жизни, ибо сотни шипов, выросших вокруг нее, не давали ей покоя.

Похожие мысли Физули выразил в предисловии к поэме «Лейли и Меджнун»:

Кому чудесный жемчуг слов был нужен,
Сокровища менял на горсть жемчужин.
Теперь уж нет властителей таких, —
Поэтов нет, исчез и сладкий стих.

Далее Физули с горечью говорит, что в век повсеместного унижения, которым окружена поэзия, он решил заняться стихосложением, чтобы сохранить свою честь и доброе имя, хотя бы ценой отказа от личного благополучия и покоя:

Чтоб не увял цветок стихов теперь,
Чтобы искусства не закрылась дверь,
Задумал я: высокой мерной речью
Веков обычай я увековечил…
Отныне я вступил на слвный путь,
И мне теперь спокойно не заснуть…
Решил веленьям совести внять я,
Слагание стихов — мое занятие.
Но только людям мира я не люб,
Они сочли, что дерзок я и туп.
И тольуо стоит мне сказать слово,
Готовы все корить меня сурово.
Завистники исполнены вражды,
Меня клянут, делая мне беды.
но будет все же конец хуленью злому —
Еще меня оценят по-иному.

В то же время, Физули, говоря о возвышенности поэзии и искусства, отмечает, что перед мастером стиха стоят весьма важные задачи. Не всякое стихотворение поэт считает за произведение искусства. Он сурово осуждает тех, кто художественное слово превращает в источник вымогательства. Он презирает лжепоэтов, торговцев стихами. Ценность искусства слова, требующего особого таланта и мастерства, Физули видит прежде всего в его правдивости. Таким образом, поэт в правде видит силу слова. Но он считает, что эту правду можно выразить и путем восхваления и посредством критики.

Он пишет: «Известно, что истину можно сказать и поощрением и порицанием. Ибо слово заключено в правде человка, который заслуживает иногда восхваления, а иногда — осуждения.»

Следовательно, Физули утверждает необходимость правдивого отражения жизни человека в поэзии. В то же время он осознает, что высокая правдивая поэзия увековечит мастера в веках. Физули постоянно требует, чтобы в поэзии и искусстве была оригинальность. По его мнению, мастер обладающий подлинным талантом и глубокими научными знаниями, вполне может найти такие слова, которые еще никем не сказаны.

Физули пишет: «Все поэты творившие до меня, были высокоталантливыми и глубокосознательными людьми. Они отшлифовывали в области газели каждое прекрасное выражение, любой утонченный смысл с таким мастерством, что ничего своим прееемникам не оставили. Настоящий мастер обязан знать все, что ими создано с тем, чтобы не допускать в своиз произведениях повторения высказанных до него мыслей.»

Сам Физули всегда стремился быть оригинальным мастером. Это стремление сыграло значительную роль даже в выборе литературного псевдонима поэта. Свой псевдоним Физули связывает с желанием стать оригинальным поэтом.

Физули, говоря о необходимости тщательной работы над произведением, отмечает, что «бывали времена, когда я, бодрствуя всю ночь, ответывал яд бессонницы и вконец с кровью сердца находил и создавал какую-нибудь мысль. И когда наступало утро, то увидев, что она совпадает с мыслью других поэтов, сразу ее вычеркивал. Бывали и такие времена, когда я с утра до вечера, погруженный в море раздумья, алмазом стиха сверлил никем нетронутый жемчуг. Но люди, узрев мой тяжелый труд, после его окончания уверяли меня в том, что эта мысль не понятна, это выражение в народе не употребляется и едва ли может понравится кому-нибудь. Тогда я, разочарованный, больше не пытался обелить ее и я уже отказывался от нее бесповоротно. Что за диковина! Сказанное слово было сказано и раньше, а несказанное слово было и раньше несказанным.»

Отсюда становится ясно, как много работы Физули приложил к каждому слову и выражению. Придавая художественному слову огромное значение, Физули ставит очень важные творческие задачи перед поэтом, который во имя бессмертия искусства извлекает из самой жизни ее волнующие тайны. Он указывал, что многословье — враг мысли, краткость и ясность лишь может раскрыть ее глубину.

В заключение предисловия к персидскому дивану, Физули выдвигает вопросы новизны и оригинальности в поэтическом искусстве, требуя отказаться от однообразных, повторяемых, шаблонных тем:

О душа, если раскроешь сокровище слов,
То следи, чтобы не устал слушатель твой.
Хватит тех жемчужин, что ты отдал,
А когда их много, исчезнет их ценность.
Если ты склонен изрекать слово,
Сколько жемчужин же в сокровище его?
А теперь иное сокровище раскрой,
Извлекай более ценный и редкий перл,
Покажи же яснее свою искусность,
В любой новизне и услада нова!

Суждения Физули о поэзии и искусствее носили глубоко прогрессивный характер. Он ставил перед искусством новые и важные требования, и его богатейшее творчество полностью отвечало его эстетическим суждениям.

По материалам книги автора “Великий азербайджанский поэт Физули”